Наиболее масштабной была вторая кампания, задуманная Мао Цзэдуном еще в декабре 1955 года и впервые оглашенная им же в мае 1956-го, но в то время не получившая поддержки интеллигенции, справедливо опасавшейся попасть в ловушку185. С тех пор Мао не раз возвращался к этой идее, но только во время польского и венгерского кризисов, обнаживших подлинную опасность капиталистической реставрации в социалистических странах, стал предпринимать шаги по ее реализации. 17 октября он обсудил вопрос с Лю, Чжоу, Дэном и другими членами руководства186, а уже через месяц на встрече с международной молодежной делегацией Дэн объявил, что «хотя марксизм-ленинизм и является нашей руководящей идеологией, но в вопросах науки можно допускать „соперничество ста школ“. Наш курс — свободная дискуссия. Если не бояться споров, истина скорее родится. Если же марксизм-ленинизм окажется побежденным, это будет означать, что марксизм-ленинизм не верен»187.

После этого в стране наступила, казалось бы, идеологическая оттепель. В учебных заведениях немного ослабили партийный контроль, в газетах появились статьи, в которых высказывались либеральные идеи. Но сразу стало заметно, что и Мао, и Дэну, и другим партийным вождям либерализация давалась с трудом. Открыто они против нее не выступали, но иногда не могли скрыть раздражения. Так, 12 января 1957 года Дэн, посетив столичный университет Цинхуа, предупредил тех, кто вел себя слишком вольно, что, если они будут продолжать в том же духе, к ним все же будут применены методы диктатуры188.

Тем не менее в конце февраля, выступая с открытой речью «О правильном разрешении противоречий внутри народа» на расширенном заседании Верховного государственного совещания, Мао потребовал активизировать кампанию «ста цветов»189. И Дэн, разумеется, поддержал его: «Было бы неправильно из-за того, что в самой критике случаются ошибки, не осмеливаться говорить. Это было бы возвратом к прошлому, когда царил мертвящий дух молчания и уныния»190.

В начале мая 1957 года Председатель призвал к полному идеологическому и политическому плюрализму в рамках объявленной в конце апреля «чистки» партии. Непартийные граждане и особенно члены «демократических» партий и другие интеллигенты призывались выступить с критикой марксизма и членов китайской компартии, дать смелую и честную оценку партийной политике, помочь ликвидировать «три внутрипартийных зла»: бюрократизм, субъективизм и сектантство. На протяжении почти месяца все китайские газеты и другие средства массовой пропаганды были открыты для тех, кто выражал критические взгляды по любым политическим вопросам. В мае под руководством Дэна в Пекине прошла серия конференций с участием известных общественных деятелей-некоммунистов.

Многие либералы, однако, начали критиковать не «отдельные ошибки», а всю систему коммунистической диктатуры. Тогда 8 июня по инициативе Мао Центральный комитет принял указания об организации сил для контрнаступления против «правых элементов». Свобода слова была ликвидирована, и коммунисты вернулись к прежним методам политического и идеологического террора.

Крупномасштабная политическая провокация удалась: теперь коммунисты могли со всей энергией начинать выпалывать сорняки и уничтожать прочую «мерзость»191. «Крупная рыба… попала в сеть», — заметил по этому поводу Дэн в беседе с советником-посланником СССР в КНР Петром Андреевичем Абрасимовым. «Если бы КПК не соблазнила их [«правых»], они бы не посмели открыть огонь и начать действовать так широко. Правые… напоминают змею, которая вылезает из норы, чувствует опасность и хочет уползти назад, но оказывается схваченной за хвост», — цинично объяснил он192. Вряд ли Абрасимов удивился: ЦК Компартии Китая информировал Москву о реальных целях кампании заранее, секретным письмом. Вот что по этому поводу говорила Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии, журналисту «Нового времени» Валентину Михайловичу Бережкову: «Формула „Пусть цветут сто цветов“ рассчитана на то, чтобы выявить противников народной власти, а затем лишить их возможности тормозить социалистическое развитие в Китае»193.

Теперь Мао поручил Дэну возглавить репрессивную кампанию против интеллигенции, поставив его во главе вновь сформированной внутри Центрального комитета группы, проводившей это контрнаступление194. И тот справился с этим делом. Именно благодаря его активности впервые в истории Китайской Народной Республики ярлыки «правых буржуазных элементов» были приклеены миллионам образованных людей, а около полумиллиона оказались заключены в «лагеря трудового перевоспитания»195. Не все они критиковали режим, многие оставались лояльны к новой власти, но пали жертвами интриг и «логики классовой борьбы». Дэна это не смущало: как мы знаем, он никогда либералом не был, а потому терпеть плюрализм не мог. Участвовал же он в кампании «ста цветов» только потому, что этого хотел Мао.

В конце сентября 1957 года на 3-м расширенном пленуме ЦК восьмого созыва Дэн сделал основной доклад — о борьбе против «правых элементов» и о партийном чжэнфэне. В нем, подведя итоги кампаний, он потребовал усилить марксистско-ленинскую пропаганду и политическое воспитание, «выкорчевав» «ядовитые травы». Он также заверил, что решительная борьба против «правых» будет продолжена, причем в еще более крупных масштабах, объяснив, что речь идет о «социалистической революции на политическом и идеологическом фронтах», то есть о разрешении «антагонистических, непримиримых, фатальных противоречий» между народом и буржуазной «правой» интеллигенцией. Мы будем «разоблачать, изолировать и громить, а в определенных случаях наказывать и подавлять» врага, грозно предупредил он, объявив абсолютно неприемлемыми интеллигентские требования «так называемой „независимости“ и „свободы“», включая «свободу прессы, литературы и искусства»196.

В том, что борьба против «правых» путем такой циничной провокации была оправданна, Дэн не сомневался до конца жизни, хотя со временем, после тяжелых несправедливых гонений, выпавших на его собственную долю и долю его семьи в годы «культурной революции» (1966–1976), стал сожалеть о безвинно пострадавших. В феврале 1980 года на 5-м пленуме ЦК одиннадцатого созыва он признал: «Я… ошибался. В движении против правых элементов в 1957 году я был активистом и несу ответственность за перегибы. Ведь я тогда был Генеральным секретарем». Через месяц, правда, он дал более сбалансированную оценку: «Борьбу против правых элементов в 1957 году все же надо признать правильной… Я много раз говорил, что тогда кое-кто действительно распоясался, хотел отвергнуть руководство компартии и повернуть вспять дело социализма. Если бы мы не дали отпора, то мы не смогли бы идти вперед. Ошибка состояла в расширении масштабов борьбы»197.

Сожаления Дэна были, увы, запоздалыми. Огромное число невинных людей, пострадавших от его действий, к тому времени умерло.

Усердие Дэн Сяопина не осталось незамеченным. В ноябре 1957 года Мао взял его с собой в Москву на празднование сорокалетия Октябрьской революции. И представил Хрущеву со словами: «Вот этот маленький — очень умный человек, очень перспективный». После чего принялся «на все лады» расхваливать Дэна «как будущего руководителя всего Китая и его компартии». «Это будущий вождь, — говорил он. — Лучший из моих соратников. Главная растущая сила… Это человек и принципиальный, и гибкий, редкий талант»198. Никита Сергеевич, как мы знаем, и сам за год до того обратил на Дэна внимание. «Да, — согласился он, — я тоже [во время переговоров о Польше и Венгрии] почувствовал, что это сильный человек»199.