Они с Мишель съездили за «Вольво»; к их возвраще­нию Энджи уже набила коробками свою машину. Втроем и в полном молчании женщины составили остальные короб­ки в «Вольво»; потом принесли и, не снимая с распялок, уложили одежду Джады на заднее сиденье «Лексуса» Ми­шель.

– Постараюсь не измять, – пообещала Мишель. Мини-колонна двинулась в путь по мокрым от дождя, сумрачным улицам пригорода. Джада Джексон, тридцати четырех лет от роду, направлялась в неизвестность со всеми своими пожитками, вместившимися в три легковые машины. Не много же она получила от жизни. Ради чего работала? Ради десятка коробок и пакетов? Впрочем, ве­щизмом она никогда не страдала. Мечтала лишь о благополучии детей, уютном доме и надежном человеке рядом. Каким же образом это естественное человеческое желание обернулось жизненной трагедией? За что ее наказывает господь? За какой иной грех, который она еще не осозна­ла? В том, что господь ее наказывает, Джада теперь не со­мневалась, потому что ада страшнее ее нынешней жизни придумать невозможно.

Энджи остановила машину у пешеходной дорожки к своему жилому комплексу и вышла.

– Извините, девочки, – сказала она. – Ближе подъ­ехать не получится. Придется таскать коробки на себе. Я уже эту головную боль пережила, когда въезжала.

– Не так уж и далеко, – бодро отозвалась Джада. – Куда мне спешить-то? Не надо помогать, я сама.

– Глупости! – возмутилась Энджи. – Втроем веселее. Справимся.

И справились. Курсируя взад-вперед под дождем, по­степенно перетащили в квартиру Энджи все до единого об­ломки разбитой жизни Джады. Шагая по дорожке с оче­редной коробкой в руках, Джада решила, что куда проще было бы вывалить барахло на землю и подпалить. Разуме­ется, она этого не сделала. Разумеется, продолжала таскать вещи, потому что так нужно. Всю свою злосчастную иско­верканную жизнь она поступала так, как нужно.

Дождь прекратился, едва они внесли последние коробки.

– Здорово, – буркнула Мишель. – Нет чтобы на пол­часа раньше!

– Дождь во время переезда – к счастью, – сообщила Энджи. – Если, конечно, мама права.

Джада повела бровью:

– А она хоть в чем-нибудь ошибалась?

– Да так… по мелочам. В выборе мужа, например. – Попытка Энджи сострить никого не вдохновила.

– Н-да… – Джада обвела взглядом комнату. Они по­старались складировать все коробки во второй крохотной спальне, а одежду аккуратистка Мишель немедленно пове­сила в шкаф, но кое-что из вещей все же пришлось пока оставить в гостиной.

– Хочешь, матрац твой сразу положим? – предложила хозяйка. – Правда, он слегка подмок…

Джада пожала плечами. Какая разница, где и на чем спать. Да хоть на голом полу – ей плевать. Но не скажешь же такое Энджи. Она волнуется, и это очень мило с ее сто­роны, хотя и напрасный труд.

Энджи подняла одну из оставшихся в прихожей коро­бок и шагнула было в сторону спальни, как вдруг побелела, оступилась и выронила свою ношу. От удара мокрый кар­тон лопнул, и на пол посыпались носки, нижнее белье и почему-то одна черная лодочка. Энджи застыла в неудоб­ной позе, согнувшись почти пополам; над верхней губой заблестели бисеринки пота.

– Что с тобой? – вскинулась Мишель.

Боже! Три идиотки, вот кто они такие! Джада готова была пристукнуть себя на месте.

– Беременным нельзя поднимать тяжести. Прости, я совсем забыла.

– У тебя есть заботы поважнее, – с трудом выдавила Энджи и сползла по стене на пол. Мишель упала на колени рядом с ней:

– Чаю хочешь?

– Нет, спасибо, я просто посижу. Уже проходит.

Джада тоже опустилась на пол. Все трое молча смотре­ли друг на друга, и впервые за последние бесконечные двадцать четыре часа Джада почувствовала, что приходит… нет, возвращается в себя.

Она покачала головой. Что за странное ощущение, когда душа твоя возвращается в тело!

– Картинка та еще, – усмехнулась она. – Кто бы со стороны увидел. Жалкие мы с вами, одураченные просто­фили, девочки! Ну-ка, как по-вашему, кто из нас самый увечный? Чей муженек расстарался лучше всех?

– Твой, – хором ответили Энджи и Мишель. Неизвестно почему Джаду разобрал смех. Горловое бульканье постепенно превратилось в самый настоящий хохот. Мишель изумленно округлила глаза, но в конце концов не выдержала и захихикала. Последней присоеди­нилась Энджи. Они заливались, держась за животы, пры­скали, стонали и снова покатывались со смеху, пока Джада не выдавила, утирая слезы:

– А вот и нет! По-моему, Фрэнк моего переплюнул. Улыбка Мишель сразу растаяла, и Джада решила, что та опять кинется защищать подлеца.

– Может, ты и права, – неожиданно согласилась Ми­шель и перевела взгляд на Энджи.

– Сколько уже? – спросила она, кивнув на ее живот.

– Два с половиной месяца. Кажется.

– Я один раз делала аборт, – после долгой паузы при­зналась Мишель. – Забеременела от Фрэнка еще в школе и… Никак нельзя было рожать.

Джада заморгала. Надо же! Семь лет они дружат – и Мишель не обмолвилась ни словом.

– И я, когда забеременела в третий раз, пошла в боль­ницу и договорилась насчет… чтобы прервать. С Клинто­ном все уже было плохо, денег не было, – говорила Джада и не верила собственным ушам. Неужели она делится та­кими подробностями с двумя белыми, обеспеченными женщинами, с детства не знавшими ни моральных, ни ма­териальных проблем? Но у тебя ведь никого нет ближе их. Мы женщины, а это сближает сильнее, чем цвет кожи разъ­единяет. Может быть, всем женщинам стоило бы спло­титься – и послать так называемый сильный пол подальше?

– Я боялась, меня выставят из банка. Мы бы не выжи­ли без моей работы. А потом… потом я поняла, что хочу этого ребенка. Но, уж конечно, я не для того рожала Шерили, чтобы ее воспитывал кто-то другой! – Она посмот­рела на Энджи. – Что думаешь делать?

– Думаю, нужно позвонить в больницу. Только мне страшно туда идти. – Энджи отвела взгляд. – А не идти еще страшнее. – Она уронила голову на колени.

– Мы тебе поможем, – сказала Мишель.

– Какого черта! – добавила Джада. – Мы тебя отве­дем.

– Это совсем не больно. – Мишель запнулась. – То есть… физически не больно.

«Если бы дела сами собой испарялись, когда тебе плохо!» – думала Энджи, обводя взглядом горы папок и ворох сообщений на своем столе. Дело Джады она завалила, завтра ей предстоит аборт, но это не дает права на пере­дышку от тех драм, что приводят несчастных женщин в Центр.

Маме Энджи так и не рассказала ни о беременности, ни о решении избавиться от ребенка. Не то чтобы она сты­дилась аборта или боялась осуждения Натали – просто такие новости легче сообщать, когда все уже позади. Об­щество, советы и даже сочувствие Натали чаще всего при­носили облегчение, но порой подавляли.