У меня тоже были книги. Мне пришлось заказывать их, и они оказались довольно дорогими. Впрочем, денег у меня было достаточно. Из тех трехсот марок, которые я каждую неделю требовала у отца на хозяйство, я расходовала меньше трети, и несмотря на это жили мы лучше, чем раньше. Я уже не продавала заколки на школьном дворе. Помаду – да, и другую косметику – то, что легко было спрятать и дорого стоило. А один раз я даже украла плеер.

Магдалине я тоже принесла плеер. Она всегда брала его с собой в постель. Можно было даже не прятаться – мать перестала заходить к нам в комнату. Она перемещалась между домашним алтарем и своей постелью, препоручив свои земные обязанности мне.

Прежде чем отправиться в школу, я готовила завтрак и ухаживала за Магдалиной. Возвращаясь домой, готовила обед. Ходила за покупками, стирала и поддерживала чистоту в доме. И каждую свободную минуту проводила со своей сестрой, до тех пор, пока вечером она не отправлялась в постель, а я – на прогулку.

Одна девочка из нашего класса периодически записывала мне на кассету шлягеры. (За это я время от времени что-нибудь ей дарила.) Иначе какой Магдалине прок от плеера? Она любила музыку. В течение тех трех часов, которые я отсутствовала, она слушала одну кассету за другой, пока я не возвращалась.

Прежде чем войти в дом, я забегала в сарай. Там, под мешками для картофеля, лежали уже не сладости. Там была куча других вещей, в том числе сигареты и маленькая зажигалка. Я прикуривала сигарету, делала пару затяжек. Затем, старательно затушив ее, убирала обратно в пачку. Таким образом сигарету удавалось растянуть на несколько дней.

Курение не доставляло мне удовольствия, от него у меня кружилась голова и хотелось кашлять. Но Магдалина считала, что курить – это круто. Она чувствовала, что от меня пахнет табачным дымом. Спустя пару месяцев, уже после эпохи Томаса, я бросила курить. Сестре сказала, что мой новый парень ненавидит сигареты и терпеть не может, когда девушки курят. Мол, он заявил мне, что это все равно что целовать пепельницу. Я не хотела рисковать, потому что он потрясающе выглядел и у меня становилось мокро в трусиках, стоило ему лишь коснуться моей ноги. Магдалина прекрасно меня понимала.

Новый парень – я уже и не помню, как его назвала – был старше меня на три года. Он был первым, с кем я переспала. Магдалина попросила меня показать, как это было.

Я сделала все, что смогла. Иногда она говорила:

– Когда я стану достаточно взрослой, чтобы принимать самостоятельные решения, я решусь еще на одну операцию. Уж я найду врача, который это сделает.

Мы хотели вместе полететь в США, в один из крупных кардиоцентров. Постоянно подсчитывали, сколько денег соберем до ее восемнадцатого дня рождения, если каждую неделю будем откладывать по двести марок. Я говорила Магдалине, что ровно столько мне удается сэкономить на хозяйственных расходах. При этом я умалчивала о том, что денег было вдвое больше, ведь иначе она бы удивилась и могла бы догадаться, что я воровала, как сорока.

Магдалина сказала, что с двумястами марками в неделю каши не сваришь. И тогда я рассказала ей, что однажды нашла на вокзале кошелек с тысячей марок. И что теперь я постоянно начеку, потому что там куча людей и обращаются они со своими вещами довольно небрежно, даже не замечая, когда что-то теряют.

Моя сестра рассмеялась.

– Ты такая милая, – произнесла она. – Но все равно овца. Чтобы собрать столько денег, сколько нужно на операцию, тебе придется ограбить банк. А полагаться на то, что кто-то потеряет кошелек…

Я чуть было не сказала ей, что в сарае у меня намного больше, чем тысяча марок. Но я прочитала в газете, сколько стоит операция в США. Денег у меня было гораздо меньше. И я не знала, где их достать.

Если бы, окончив школу, я смогла пойти работать, возможно, мне удалось бы решить эту проблему. Но кто-то ведь должен был заниматься хозяйством и заботиться о Магдалине. Мама с этим уже не справилась бы, даже если бы захотела. Она часто находилась в таком состоянии, что путала кастрюлю с супом и умывальник. Отец купил современную стиральную машинку, но мать к ней даже не подходила. Думаю, она ее боялась – считала, что это дьявольский подарок. Нужно перекрыть воду и сорок дней поститься в пустыне. Мне удавалось отговорить мать от этой затеи, но приходилось постоянно следить, чтобы она не наделала глупостей.

Магдалина тоже считала, что будет лучше, если я останусь дома.

– Работать… – передразнивала она меня. – Кем ты собираешься работать? В своем возрасте ты в лучшем случае сможешь пойти в ученики. А это три года, за которые ты почти ничего не получишь. Если ты действительно хочешь собрать деньги мне на операцию, нам нужно придумать что-нибудь другое. Есть у меня одна идея… Мне известна работа, за которую молодым хорошо платят. Но я не знаю, что ты на это скажешь.

После того как Кору Бендер перевели из следственного изолятора в клинику, органам юстиции пришлось назначить ей адвоката. Со стороны ее родственников до сих пор не было предпринято никаких шагов в этом направлении.

Свекор со свекровью, казалось, забыли о ее существовании. Тетя, медсестра по образованию, находилась на севере Германии, наблюдая за тем, как умирает старик, для которого уже никто ничего не мог сделать. От матери нечего было и ждать.

В списке адвокатов земельного суда в городе Кельне числился также доктор Эберхард Браунинг – и его очень ценили. Друзья, в числе которых было несколько судей, называли его Харди. Тридцать восемь лет, не женат. В его жизни существовала только одна женщина, которая действительно имела для него значение: Хелена, его мать, с которой он жил под одной крышей.

Хелена Браунинг долгие годы работала в той же сфере, что и профессор Бурте. Она часто выступала в суде как эксперт и лишь дважды не сумела помешать назначить в качестве меры пресечения содержание под стражей. Хелена Браунинг специализировалась – и не только в суде – на случаях, в которых имели место серьезные нарушения. Однако два года назад она вышла на пенсию.

Эберхард Браунинг считал психиатрию и психологию двумя обоюдоострыми мечами. Душевнобольные преступники приводили его в восторг еще с юности, однако только в теории. В реальности же они вселяли в него ужас. К счастью, в его повседневной жизни они были скорее исключением.

Если мужчина в состоянии алкогольного опьянения или из ревности убивал свою жену, Эберхард мог это понять. Если безупречный служащий после развеселого корпоратива вдруг изнасиловал свою сотрудницу – за такого человека Харди мог вступиться, даже если лично ему он был противен.

Эберхард Браунинг предпочитал иметь дело с рефлексами, которые можно предсказать, с мотивацией, которую можно понять. Ему нужен был откровенный разговор, не обязательно раскаяние; если клиент готов был сотрудничать, это было довольно приятно, но Харди вполне готов был смириться и с отказом.

Всего этого нельзя было ожидать от созданий, которым Хелена посвятила половину жизни. Они существовали в мире, доступа в который у Эберхарда не было. О них интересно было поговорить за вечерними посиделками, однако в рабочее время Эберхард Браунинг предпочитал иметь дело с подзащитными, действия и душевное состояние которых были целиком и полностью ясны.