Его пальцы порхали и щелкали у нее в волосах, отделяли прядь за прядью и скашивали, скашивали…

— Не очень-то разбираюсь… Я — человек неверующий.

— Но я хотел бы двинуть в искусство. Про искусство-то вы точно знаете? Про мою розовую женщину голую сразу все поняли. С чего мне начать?

Она посоветовала ему читать Лоуренса Гоуинга. Зажав очередную прядь заколкой, он отложил ножницы и записал имя в сизо-серый кожаный блокнотик. Она продиктовала, где найти хорошие заочные курсы и чьи лекции стоит послушать в музеях.

В следующий раз речь зашла уже не об искусстве, а об археологии. Никаких свидетельств хождения в музеи и чтения рекомендованного автора Люсьен не предъявил.

— Меня притягивает прошлое, — признался он. — Кости в земле, клады с золотыми монетами, все такое. Я на днях ходил в Сити, они там копают святилища времен римских колонизаторов. Митреумы. Вот ведь религия была! Омовение бычьей кровью, тьма и свет… Завораживает!

Хорошо бы он просто привел в порядок ее голову. Молча. Порхающие ножницы, порхающее сознание. Это диагноз. Она испугалась. Все, ради чего она трудилась, все важное и взаимозависимое, было для него разрозненными осколками и черепками. Пиши книги, читай лекции, связывай факты неразрывной нитью, но знай: эти нити сверкнут и исчезнут.

— Неужели так пройдет жизнь? С утра до ночи обихаживать старушек из лондонских предместий? — сказал он. — Я нацелен на большее.

— На что именно? — спросила она, встретив в зеркале задумчивый взгляд Люсьена над мокрой паклей ее волос.

Он облил их пеной и проговорил:

— На красоту. Я жажду красоты, жажду прекрасного. Я хочу плыть на яхте среди греческих островов с красивыми людьми. — Он взглянул ей прямо в глаза. — Хочу увидеть знаменитые храмы и скульптуры. — Он надвинулся на нее всем телом и опустил ее голову, нажав на затылок, так что теперь ее нос почти уткнулся в молнию на ширинке его брюк. — Опять вы мыли голову без кондиционера, — сказал он. — Не любите вы себя, одно слово — не любите.

Она покорно склонила голову, а он стал яростно тереть кожу у основания ее черепа.

— Можно бы слегка оттенить, — проговорил он без особого энтузиазма. — Добавить бронзы или осенней листвы…

— Спасибо, не стоит. Предпочитаю естественный цвет.

Он вздохнул.

* * *

Он начал рассказывать ей о личной жизни. Она подозревала, что он гомосексуален, — тому было много свидетельств прямо тут, перед глазами. В салоне вечно крутились молодые красавцы-парикмахеры: забегут, пощелкают ножницами, похихикают вместе в уголках и отправятся восвояси. Китаец, индонезиец, шотландец из Глазго, южноафриканец. Хозяин на них покрикивал, шушукался с ними, обменивался подарками. Они вечно то занимали, то отдавали друг другу какие-то небольшие деньги. Как-то она пришла попозже и застала их за игрой в покер — сидят в кружочек, чисто мужской компанией. Девушки находились у них в подчинении, пылая яркой, но безнадежной красотой. Ни одна долго не задерживалась. В те дни они носили розовые с кремовой отделкой шелковые комбинезончики. Личная жизнь у хозяина заведения определенно бурлила: он неимоверно долго висел на телефоне — то ворковал, то бушевал, то нежно шептал, то гневно шипел, — но слова были неразличимы, словно тонули в промокательной бумаге, а голос, вернее, голоса в трубке раздраженно скрежетали. Ее походы в парикмахерскую становились все продолжительнее: сначала он подолгу разговаривал по телефону, потом столь же долго объяснял ей, что происходит, причем жестикулировал, а она наблюдала за его отражением в зеркале: летит, точно мальчик на велосипеде, не держась за руль.

— Простите, я сегодня немного рассеян, — произнес он. — У меня экзистенциальный кризис. Произошло нечто, что ни при каких обстоятельствах произойти не могло. Но я стремился к этому всю жизнь. И обрел!

Он небрежно стер пену с ее мокрого лба, промокнул глаза. Она заморгала.

— Я обрел любовь, — сказал он. — Полную, совершенную близость. Абсолютную совместимость. Чудо. Я нашел свою вторую половинку. Потрясающей красоты девушка!

Она не знала, как ответить. И сказала тоном школьной директрисы (а откуда было взять иной тон?):

— И это причина кризиса?

— Она меня любит. Я долго не верил, но это так. Она меня любит. И хочет, чтобы я жил с нею.

— А ваша жена?

Ведь у него имелась жена — та, что не одобрила покупку "Розовой обнаженной".

— Она велела мне выметаться. И я ушел. Отправился к ней — к моей подруге. Она, моя жена, приехала и забрала меня назад. И сказала, что мне надо сделать выбор, но она думает, что я выберу ее. Я ответил, что сейчас лучше ничего не решать, жизнь покажет. Я сказал: откуда мне знать, чего я хочу, я же в состоянии экстаза! Откуда мне знать, что это надолго, что она меня не разлюбит?

Он нетерпеливо нахмурился и помахал ножницами в опасной близости от ее висков.

— Жену только приличия заботят, респектабельность. Говорит, что любит меня, а на самом деле только и думает, что скажут соседи. Хотя дом свой я люблю. И содержит она его в порядке, в этом ей не откажешь. Не то чтоб у нас там очень стильно, но — со вкусом.

Последующие несколько месяцев или, возможно, год эта история развивалась ни шатко ни валко, так и не превратившись в сколь-нибудь складный сюжет. Сюзанна постепенно поняла, что он очень плохой рассказчик. Ни один из характеров не обрел живости и законченности. Ей так и не удалось представить себе красотку-подругу или хотя бы понять, как эта девушка проводит время, свободное от полного единения и слияния с Люсьеном. А что являет собой жена? Стерва она или страдалица, нервничает она, терпеливо ждет развязки или же иронически самоустранилась? Даже эти версии и образы были изобретены исключительно самой Сюзанной. Приблизительно через полгода обрывочного повествования Люсьен сообщил, что его дочка крайне расстроена происходящим, поэтому он вынужден то приходить, то уходить — короче, живет на два дома.

— У вас есть дочь?

— Ага, пятнадцать лет уже. Нет, семнадцать! Вечно я у всех возраст путаю.

С этими словами он легким движением поправил свои блестящие волосы и удовлетворенно улыбнулся себе в зеркале. Она наблюдала.

— Мы очень рано поженились, — сказал он. — Были совсем молоды, не понимали, что почем в этой жизни.

— Для юной девочки очень вредно, когда родители ссорятся.

— Это точно. Для всех вредно. Дочка говорит, что, если я продам дом, ей будет негде жить. А ей экзамены сдавать. Но дом-то я продам, как иначе оплачивать квартиру моей подруги? За полквартиры-то я должен платить? Дом и квартиру мне не потянуть. Жена, само собой, выезжать не хочет. Оно и понятно, но она тоже должна понять, что я не готов так жить, не готов вечно раздирать себе сердце. Я должен решить однозначно.

— Похоже, вы уже решили — вы выбрали подругу.

Он глубоко вздохнул и положил на подзеркальник все, чем жонглировал: расческу, ножницы, фен.