Все две недели он относился к дяде Мише как к тяжело больному человеку – всячески за ним ухаживал, подсовывал самые вкусные куски еды, норовил открыть перед ним дверь и называл за глаза «этот несчастный человек».

Комнат было две, одна большая, другая поменьше. В большой стояли три кровати, раскладной диван и большой шкаф, а в маленькой две кровати, трюмо и кушетка. После недолгого совещания взрослые решили, что Ба с мамой и Сонечкой будут спать в маленькой комнате, а остальные девочки с папами – в большой.

Мы разложили наши вещи в шкафу, а потом жена Гоги Натэла накормила нас запеченной рыбой и напоила домашним лимонадом.

– Ах, вкусно-то как, – причмокивали мы, отпивая из стаканов кисло-сладкий лимонад, – никогда в жизни ничего вкуснее не пили!

Натэла заливисто смеялась, откинув голову, и подливала нам лимонад. Ее рыжие вьющиеся волосы отливали множеством золотых искорок под лучами заходящего солнца.

– Какая вы красивая, – залюбовалась Маня, – и веснушчатая!

– Это я летом такая веснушчатая, – сказала тетя Натэла, – а зимой превращаюсь в бледную моль.

– Небось врете, – не поверила Манька.

– Мария, – одернула ее Ба, – уши откручу! Разве можно так со взрослыми разговаривать?

– Я тебе потом свои зимние фотографии покажу, и ты увидишь, что я не вру, – пообещала Мане тетя Натэла.

Потом Гоги показывал нам баню, которую «уот эти́ми уот руками сколотил», а мама осталась помогать Натэле убирать со стола.

– Очень хочу научиться делать правильный грузинский лобио, – сказала она.

Натэла тут же достала из шкафчика мешочек с фасолью и отсыпала часть в неглубокую миску.

– Завтра и приготовим.

– Замачивать не будем? – спросила мама.

Натела открыла рот, но так и не успела ответить.

– Баб, – раздался сзади голос Гаянэ, – босбодри, что я зделала.

Женщины обернулись и потеряли дар речи.

– Вайме, – первой пришла в себя Натэла, – деточка, что это у тебя с лицом?

– Горе мое, – всплеснула руками мама, – ты снова что-то засунула себе в нос?

– Гонфеды, – отрапортовала Гаянэ, – дбе штуги.

– Покажи!

Гаянэ откинула голову, и Натэла чуть не грохнулась в обморок – в каждую свою ноздрю сестра засунула по здоровенной фасолине.

Так как фасолины она затолкала чуть ли не до самых до извилин, то вытаскивали их долго. Сначала мама надавливала на них сверху, чтобы они чуточку сместились вниз, а Гаянэ отбивалась и орала: «Дидада, мне и дак ходошо». Потом мама пыталась подцепить их ногтем и Гаянэ уже не отбивалась, потому что на ее крик примчалась Ба и пригрозила, что если она будет капризничать, то Ба саморучно извлечет фасолины. Гаечка смотрела на Ба громадными золотистыми глазами и тихонечко поскуливала:

– Тодько не Ба!

– Бедный ребенок, – сокрушалась Натэла и спешно убирала в квартире все, что может пролезть в ноздри Гаянэ.

– Дети, – спрашивала она, – а лото убирать?

– Убирать, – говорили мы, – и нарды тоже спрячьте, а то она однажды игральные кости себе в нос запихала, пришлось ехать к врачу.

– И нос вроде у ребенка совсем маленький, – удивлялась Натэла.

– Зато ноздри растягиваются будь здоров. Натренировала, – объясняли мы.

А потом на город надвинулась густая южная ночь, и небо обсыпало большими гроздьями ярких звезд.

– Надо же, в Адлере такие же звезды, как у нас, – удивлялись мы, – вон Большая Медведица, а вон Маленькая.

– Ну конечно, а вы думали, что мы в другой галактике живем? – смеялась Натэла.

Потом нас отправили спать, и мы долго не могли уснуть, возбужденные перелетом и новыми впечатлениями, и слышали сквозь полудрему, как папа с Гоги играют в нарды.

– Сейчас я тебе мастер-класс покажу, – сказал папа.

– Яйцо курицу учит, – хмыкнул Гоги.

– Вы тут посоревнуйтесь, а потом я разгромлю победителя, – подсел к ним дядя Миша.

– А я потом тебя разгромлю, – сказала Ба, и все расхохотались. Кроме Гоги. Гоги не знал, что Ба играет в нарды с детства, и редкому счастливчику удается ее обыграть.

– Натэла, – встрепенулся он, – принеси Мише мой синий жакет, а то вдруг ему холодно.

– Мне не холодно, – успокоил его дядя Миша.

– Ничего, пусть рядом полежит, – не дрогнул Гоги и кинул кости: – Готовься к проигрышу, Юрик. Ду-ек[7].

– Шикарный старт, – захохотал папа.

Мы лежали с закрытыми глазами и прислушивались к звукам, которые лились в распахнутые окна спальни. Где-то совсем близко шумело море, ночь накрыла город темным звездным куполом, мама с Натэлой в два голоса пели «А напоследок я скажу»…

– Скажешь – не скажешь, все равно победа будет моей, – комментировал их пение Гоги.

– Хорошо-то как, – шепнула Манька.

– Угум, – промычали мы в полудреме.

Впереди были две недели замечательного, полного удивительных приключений отдыха.

* * *

Наутро, сразу после завтрака, мы отправились на пляж. Идти было недалеко, минут двадцать неспешным шагом. Огромное, густое, безбрежное Черное море разом обрушило на нас все свое великолепие.

– Ух ты, – задохнулись мы, – красота-то какая.

– Смотрите, народу как много, и все почти голые, – радовалась Каринка.

– Пахалеоод, самалеооот, деревоооо, пысоооок, много-много водыыы, – степным акыном перечисляла увиденное Гаянэ.

Мы расстелили пляжные полотенца, быстренько скинули наши платьица и остались в купальниках. Каринка в красном, я в голубеньком, а Маня в желтеньком, раздельном. Мы с Каринкой по очереди заглянули ей в лифчик.

– У тебя там ничего нет, – разочарованно протянули мы.

– Это на вырост, – важно сказала Манька и поправила лифчик, – в следующий раз я приеду на море уже с титьками.

– Где ты таких слов набралась, – рассердилась Ба, – надо говорить не титьки, а грудь.

– Ну, значит, с грудя́ми приеду.

– Горе луковое, – вздохнула Ба и стянула через голову платье в мелкий цветочек.

– Хихихи, – захихикали мы.

На Ба был большой закрытый синий купальник в малиновые разводы. Грудь у Ба заканчивалась ровно там, где начинался живот, а живот плавно перетекал в бедра.

– Ба, я и не знала, что ты такая толстенькая, – прыснула я.

– Наринэ! – рассердилась мама.

Но я смеялась и не могла остановиться.