Все это я изложил доктору Зингеру в его рабочем кабинете, уставленном патологоанатомическими атласами и книгами по акушерству и педиатрии. Он согласился и предложил мне начать подготавливать материалы для написания совместных с ним предложений для получения гранта. Предполагалось, что это будет экспериментальное исследование по изучению возможных путей профилактики и лечения сепсиса при спленэктомии.

Я получил мою первую в Америке научную работу. Хотя и временную, но увлекательную и дающую возможность жить немного посвободнее. День мой состоял из двух половин: с утра я работал в микробиологической лаборатории, чтобы освежить мою лабораторную технику, ведь перерыв в работе составлял почти девять лет. В отказе я был полностью оторван от микробиологии. Во время ланча мы беседовали с доктором Зингером о «селезеночном» проекте в кафетерии Род-Айлендского госпиталя. Затем я отправлялся в Научную библиотеку Браунского университета. Постепенно появлялись очертания будущей экспериментальной работы, которую предстояло выполнять несколько лет при участии, по крайней мере, двух-трех лаборантов и врачей-резидентов, которые, как это принято в США, нередко проводят первый год обучения, выполняя научное исследование.

Конечно же, я, Мила и Максим, помимо работы (вначале поисков работы) и учебы что есть сил пытались вживаться в американскую жизнь. Доктор Зингер был очень любезен и терпим к моему варварскому английскому языку. Наверно, это была моя интуитивная попытка удержаться в сфере родной русской речи. Ведь я ни на один день не переставал сочинять. Несколько раз нас приглашали на обед к доктору Зингеру и его гостеприимной жене, увлеченной вопросами комфортабельного быта и заботами о детях. Все было по-другому, не так, как на родине. Здесь было больше замедленной манерности, но и меньше резкости и возможности потревожить собеседника нечаянным или намеренным словом. Доктор Зингер пытался представить нашу семью влиятельным гражданам Провиденса. Однажды после обеда, на который был приглашен владелец крупнейшей в США фабрике игрушек, Мила выступила для гостей в доме Зингеров с рассказом о положении евреев в СССР, нашей жизни в отказе и борьбе за выезд. Ведь в Москве оставалось много знакомых-отказников, которым еще не дали выездные визы. Мы старались делать для них все, что могли. Были и публичные выступления, например, Милы вместе с сенатором Пеллом.

Наступил конец ноября. Мои предложения по будущему Проекту сводились к нескольким этапам, выполнение каждого из которых заняло бы около года. Вначале необходимо было проверить на большом количестве лабораторных животных (мышей), как влияет и влияет ли (со статистической достоверностью) на развитие экспериментального сепсиса удаление всей селезенки, половины или части этого органа? Ведь из клинической литературы было известно, что в ряде случаев даже частичное удаление селезенки приводит к благоприятному клиническому исходу и отсутствию заражения крови, вызванного Haemophilus influenzae. Следующим этапом были поиски эффективной вакцины (вакцин?) и разработка схем вакзинации, подготавливающих организм к спленэктомии. Дальше следовал раздел, в котором планировались эксперименты по развитию пассивного иммунитета в оперированном животном, лишенном значительной части лимфоидной ткани. Анализировались способы приготовления сывороток, содержащих антитела против комплекса белков, входящих в состав клеток Haemophilus influenzae, или возможность использования антител (моноклонные антитела) к важнейшим антигенам этого микроорганизма. Наконец, надо было окончательно определить, эффективны ли антибиотики или их комбинации против Haemophilus influenzae? Вершиной же предполагаемой экспериментальной пирамиды, согласно моему анализу, была общая схема комбинированной профилактики и терапии постспленэктомического сепсиса, вызванного Haemophilus influenzae, которая включала: активную предоперационную вакцинацию и послеоперационное применение комбинаций иммунных сывороток (антител) и антибиотиков.

Доктор Зингер был полон научного вдохновения, которое, по мнению крупнейшего молекулярного биолога современности Гюнтера Стента (Gunther Stent, 1924–2008), родственно энтузиазму художников, композиторов и писателей. Поздним отголоском этого энтузиазма явилась интересная статья доктора Зингера, посвященная постспленэктомическому сепсису у детей, опубликованная в 2001 году, через пятнадцать лет после нашего с ним научного общения. А в реальности, у него для моей зарплаты оставалось денег всего на месяц. В лучшем случае (практически невероятном с первой попытки) мы могли получить грант не раньше, чем через год. Эти невеселые, но откровенные слова сказаны были доктором Зингером за чашкой кофе в его кабинете. Американцы умеют сообщать даже нерадостные вещи подобающим образом. Они хорошо воспитаны. Причем, хорошо воспитаны почти все американцы, независимо, из какого социального слоя они вышли. Из слов доктора Зингера следовало, что мы с ним друзья и поэтому-то, как ни приятно и увлекательно было работать со мной, его долг вернуть меня к реальности. Надо идти на Каплановские курсы, чтобы подготовиться и сдать экзамены, допускающие меня к врачебной практике, или найти постоянное место научного сотрудника в системе Браунского университета.

К тому времени я получил из Международной научной комиссии по вопросам образования (в Калифорнии) диплом, подтверждающий, что я соответствую американской квалификации Доктора медицины (the Doctor of Medicine, granted by accredited universities in the United States) и Доктора философии в микробиологии (the Doctor of Philosophy degree in Microbiology, awarded by accredited universities in the United States). Я выбрал микробиологию. Мне казалось, что экспериментальная медицина для меня ближе, чем клиническая. Это была возможность вернуться в полуфантастический мир гипотез и экспериментальных данных, которые помогают познать первозданную философию биологии, а, следовательно, жизни и смерти. Наверно, на мое решение оказала влияние и деятельность профессионального литератора. Я не мог прекратить ежедневного сидения за пишущей машинкой (компьютер был куплен через полгода), не мог забросить мои рассказы и стихи, чтобы проводить целые дни над медицинскими учебниками, а по вечерам на Каплановских курсах проверять свои знания многочисленными вопросами, на которые, как предполагалось, только единственный ответ был верным. Я и сейчас убежден, что на многие вопросы в медицине существует несколько ответов. Все зависит от философии врача, основанной на знаниях, разуме и интуиции.

По приезде в США я послал в редакцию русскоязычного издательства «Либерти» рукопись книги воспоминаний о ленинградских писателях под названием «Друзья и тени» и несколько рассказов в журнал «Время и мы». Привожу текст по книге интервью Валентины Полухиной «Иосиф Бродский глазами современников» (издательство журнала «Звезда», С. Петербург, 2006). «И вдруг у меня взяли сразу три рассказа в журнал „Время и мы“. Издатель „Либерти“ И. Левков позвонил и сказал, приезжайте, договор заключим. Решили поехать в Нью-Йорк с Милой, Максимом и друзьями на Рождество. Я не мог быть в Нью-Йорке и не зайти к Иосифу Бродскому. Я не знал, как он встретит меня. Иосиф только за неделю до этого получил Нобелевскую премию. Я знал его адрес, Евгений Рейн дал и телефон. Я решил пойти просто так, без всякого звонка. Я боялся звонить, вдруг что-то не то, и я его не увижу. А я всегда относился к нему с большой любовью, с какой-то нежностью даже. И мы пошли, хотя все отговаривали: не надо, не ходи, он тебе ни разу не написал, зная, что ты в отказе. Господи, он столько перенес, ну что я буду сейчас считаться. Мы с ним не ссорились. Я нажимаю на звонок, никто не отвечает. Вдруг открывается дверь, и выходит Иосиф. Я говорю: „Ося, это ты?“ — „Давид, как хорошо, что ты приехал!“ Я говорю, я не один, там Мила, Максим и наши друзья. „Давай всех, всех приводи“. Как будто бы мы только вчера расстались: такой милый, такой простой, домашний. Привел нас в свою гостиную — стол с пишущей машинкой, в ней стихотворение, которое он перепечатывал. „Что будете пить? Коньяк будете? И кофе сварю“. Он так засуетился, как будто близкие родственники приехали. Очень трогательно. Мы хорошо посидели, и вдруг он говорит: „Ну, чем мы будем заниматься?“ Я говорю, я буду писать и заниматься научной работой, то есть тем, что делаю всю жизнь. „А где?“ — „Может быть, в Браунском университете получится. Сейчас заключил договор на книгу, и, кстати, там есть глава о тебе. И я хочу, чтобы ты ее прочитал“. — „Мне, — говорит, — не надо, мне не важно, пиши, что хочешь“. — „Нет, Ося, я хочу, чтобы ты ее прочитал, и я тебе ее пришлю. Если ты мне не ответишь, значит, все в порядке. А если она тебе не понравится, ты мне не разрешишь печатать ее, и все. Я пошлю такие главы всем, кто здесь живет, тебе, Бобышеву, Аксенову“. (Д. В. Бобышев, поэт. В. П. Аксенов, прозаик. — Д.Ш.-П.) Я так и сделал, я всем послал. Мы хорошо так посидели, часик или полтора. Иосиф подарил мне три свои книжки с очень трогательной надписью. Мы еще задержались в Нью-Йорке, у меня было приподнятое настроение, я заключил договор, получил аванс, через три месяца после приезда в Америку, это тоже не шутка. На следующий день я звоню ему попрощаться и говорю: „Ося, если я приеду опять в Нью-Йорк, могу я у тебя остановиться?“ Мы расстались на такой волне, что как будто бы родственники. А он говорит: „Нет, нет“. Я говорю: „Хорошо, Иосиф, я просто пошутил“. И я уехал и послал ему эту главу. Он мне не ответил. Книжка вышла, я послал ему эту книжку. Он мне не ответил. Я ему позвонил, говорю: „Ося, ты получил мою книжку?“ „Да, получил“. — „Раз ты не ответил, значит, ты одобрил, во всяком случае не возражал?“ „Да. Я и сейчас не возражаю. Но я бы о тебе написал по-другому“».