Он жил с сестрой? У него есть сестра, для начала?! Занятное откровение. Не так много я про своего бывшего босса знаю. Только рабочие факты.

Ну, и то, что из него выходит очень вкусный раб.

Нужно сказать, потребность к выживанию оказывается для Антона отличным учителем. По крайней мере ужин у нас удается. Голодные глаза Антона мне прилагаются как еще один соус к мясу, и это отличное дополнение на самом деле.

Я согласна употреблять его потребность во мне внутрь, столовыми ложками. И закусывать приготовленной для меня едой.

Мы не говорим о том, что у нас будет дальше. Будто вокруг нас холодный космос и никаких людей на тысячи километров за окружающими нас стенами. Нет ничего больше, только мы, только здесь и сейчас.

Я не буду его прогонять. И очень хочу, чтобы он остался. И он остается. Напрашивается со мной в душ, и я как самая настоящая ванильная дурочка, находящаяся в самом расцвете своего обострения, соглашаюсь.

Здесь в который раз уже наблюдаю его спину, расписанную моей же рукой, веду пальцами вдоль полос от плети.

Некоторые рассечения довольно глубокие. Будут заживать несколько недель. Надо будет снова пройтись по ним мазью с лидокаином, чтобы хоть как-то это все обезболил.

— Какой же ты болван, Верещагин, — тихо шепчу, прижимаясь губами к его плечу — к спине мне прикасаться страшно, — ты ведь мог меня до этого не доводить. Мог просто принять мои условия. Я бы не стала пороть тебя вот так, не вздумай ты помелькать в поле моего зрения в компании этой курицы.

— Ты меня жалеешь? — насмешливо уточняет Антон. — Меня? Серьезно?

Нет, бля, шутки шучу!

Я не жалею о сессии, не жалею ни о чем, он получал за дело, но все-таки… Я была бы с ним бережней. Даже при всей моей нелюбви к обучению, к сдерживанию — я могла бы.

— Я не хочу, чтобы ты со мной сдерживалась, — откликается Антон совершенно неожиданными словами, — я вообще хочу тебя настоящую, недавно понял. И чем меньше ты фальшивишь — тем лучше.

Вот это предъява. Кто-то прям очень соскучился по моему ремню?

—Верещагин, говорить комплименты — точно не твое, — я ныряю ладонью к его паховой зоне и прихватываю поганца за яйца, куда сильнее, чем это было бы приятно, — скажи мне, ты нарываешься? Тебе не рано?

— Я… Я…

Задыхается. Причем не столько от болезненности — не так уж жестко я его прихватила, — сколько от самой сути того, что происходит. Вряд ли хоть одна его шлюшка позволяла себе с ним вот это. Для них он был богатенький мачо и счастье, что он на них внимание обратил. Для меня он — нахальный паршивец, которого еще воспитывать и воспитывать.

— Ты, наверное, хотел извиниться за то, что сказал, что я фальшивлю, да? — медовым голосочком уточняю я, чуть расслабляя пальцы.

— Сейчас — нет, — рвано выдыхает Антон, глядя на меня прибалдевшими глазами. Боже, скажи мне, куда я глядела раньше? Верещагин настолько прется, когда я его дрессирую, что ему на роду написано было быть рабом.

Моим. Только моим рабом…

— Что значит “сейчас”? — вода настолько красиво бежит по его плечам, что это меня даже отвлекает от моей немедленной казни.

— Сейчас ты просто бесподобна, моя госпожа, — вышептывает Верещагин, склоняясь ко мне ближе, — сейчас — ты настоящая. Жестокая. Восхитительная. И я не могу тобой насытиться, сколько бы ни пробовал, сколько бы ни пытался наиграться в твою игрушку.

— Надо же, исправляешься, — пробегаюсь кончиками ногтей по колючему подбородку, — но договаривай. Я слышу, что ты не заканчиваешь эту фразу. Когда я фальшивила, по-твоему?

Верещагин смотрит на меня не мигая, явно не желая произносить то, что подразумевалось за этим “сейчас”.

— Договаривай, Антон, — мой голос становится суше, — я не буду приказывать дважды.

Да-да, мой сладкий, это был приказ. А ты думал — просьба? Я не прошу. Я беру то, что мне полагается. И если ты не хочешь подчиняться — ты можешь выйти из моей ванны. Ты это знаешь. Будем считать, что воспитание начинается.

Выйдет или?..

Да нет. Я вижу, что нет. Он не сбежал от меня после большего. Вопрос в другом, будет ли слушаться? Или это все — очередная провокация, и мне нужно объяснять элементарное, что не стоит бесить меня всякий раз, когда хочешь, чтобы я взялась за плеть.

Хотя… Какая ему плеть сейчас, а? Еще пару недель только заживать будет. Но кто знает, вдруг ему мало?

— До корпоратива, — сипло выдыхает Антон, — до корпоратива ты собой не была. Так ведь?

Он смотрит на меня в ожидании. Будто я должна сейчас немедленно взорваться, будто я — бомба, фитиль которой он только что зажег.

Хотя, и правда, с этим фактом сложно поспорить. И он для меня не очень-то лестен.

Я молчу и гляжу Антону в глаза достаточно долго, чтобы он уже начал ощущать, как покашливает за его спиной нервозность. Я ведь вижу, как напрягается его лицо с каждой секундой тишины между нами.

Тишина — это опасность.

Он ничего не понимает.

Как же это волшебно…

— Ир… — заикается было Антон, явно желая сгладить как-то сказанное, но я договорить ему просто не даю.

И все-таки целуется этот паршивец лучше, чем говорит комплименты.

Хотя ладно, “бесподобная госпожа” была очень даже ничего. Просто я люблю эти его губы на вкус — прохладные и сладкие, все тот же мой медовый лед. И нахрен мне не нужна его болтовня сейчас, а вот болезненное шипение, когда я прижимаюсь к нему, притискивая его к стене.

— Терпи, — фыркаю ему в губы, — ты сказал, что хочешь меня настоящую. Ответишь за слова?

— За каждое, — выдыхает Антон, а потом я крепче прихватываю его за член, и ему становится не до разговоров.

— Тогда терпи!

Может быть он и прав. И два года “до корпоратива” я и вправду сдерживалась слишком сильно и играла не свою роль.

Но дерзить мне безнаказанно этот наглец не будет.

Пусть вот так — задыхается, обмирает, глухо постанывает только от одних только движений моих пальцев. Его тело — будто гулкий контрабас и одно движение моей руки отдается дивным звуком.

И я с садистским удовольствием улавливаю, когда Антон начинает терять контроль, когда начинает пытаться сам толкнуться в мои пальцы. Близок к пику, мой сладкий?

А нет!

В этой сонате кульминации не будет. Один только облом.

И я замедляюсь, перехватываю грубее, притискиваю к стене сильнее, напоминая об иссеченной спине болью, отстраняю Антона от оргазма раз… Второй…

Господи, как же хорошо… Как мне нравится, не представлять себе на месте саба Антона Верещагина, а иметь его самого в своем полном распоряжении. Готового на все. И даже терпеть мои издевательства. Наслаждаться ими!