Словно мало было причин для дурного настроения, с потемневшего неба начал накрапывать дождь, постепенно усиливаясь и посверкивая в свете факелов, которые принялись шипеть и плеваться. Земля под ногами превратилась в липкую грязь. Холодные капли щекотали непокрытую голову Трясучки, но мысли его были далеко. Они неслись туда же, где блуждали все последние несколько недель – к Дому Кардотти, к черному делу, которое сотворил там Трясучка.

Брат его всегда говорил, что последнее это дело – убить женщину. Уважение к женщинам и детям, верность старым обычаям и своему слову – вот то, что отличает человека от животного и карлов от убийц. Трясучка не хотел ее убивать, но… коли машешь мечом в толпе, изволь нести ответственность за последствия. Хороший человек, которым он приехал сюда стать, должен был бы обгрызть ногти до кровавого мяса после того, что он сделал. Но Трясучка, вспоминая глухой звук, с каким клинок его вошел в грудь женщины, ее изумленное лицо, когда она сползала по стене, умирая, чувствовал лишь облегчение, оттого что остался безнаказанным.

Убийство по нечаянности женщины в борделе – зло, преступление, как принято считать. А намеренное убийство мужчины в бою – проявление доблести? Подвиг, которым гордятся, о котором распевают песни?.. Было время, у костра на холодном Севере, когда разница казалась Трясучке простой и очевидной. Но больше он не видел ее с прежней ясностью. И не потому, что совсем запутался. Наоборот, вдруг отчетливо понял – коли уж взялся убивать людей, покончить с этим нет никакой возможности.

– Судя по виду, вас одолевают мрачные мысли, мой друг, – сказал Коска.

– Время такое, что не до шуток.

Наемник усмехнулся.

– Старик Сазин, мой учитель, сказал однажды, что смеяться нужно каждое мгновенье, пока живешь, поскольку потом с этим будет трудновато.

– Правда? И что с ним стало?

– Умер от загнившей раны в плече.

– Жалкий конец.

– Ну, – сказал Коска, – если жизнь шутка, то черная.

– Уж лучше не смеяться тогда, коли она шутит так зло.

– Или подстраивать под нее свое чувство юмора.

– Это ж какое должно быть чувство юмора, чтобы смеяться над этим?

Коска, глядя на черные стены Виссерина, выплывающие навстречу из дождевой завесы, почесал шею.

– Вынужден признаться, у меня тоже сейчас не получается видеть забавную сторону дела.

Глядя на мечущиеся огоньки у ворот, нетрудно было догадаться, что там настоящая давка. И по мере того, как путники подъезжали ближе, лучше дело не становилось. Из города еще выходили старики, молодежь, женщины с детьми. Кто нес пожитки на собственной спине, кто вел на поводу мула с поклажей. Скрипели тележные колеса, меся липкую грязь. Люди выходили, проталкивались сквозь возбужденную толпу, но вот войти, похоже, мало кому удавалось. Страх гнетущим облаком висел в воздухе, и облако это все сгущалось.

Трясучка соскочил с коня, размял ноги, проверил, легко ли ходит меч в ножнах.

– Ничего, – сказала Монца, выглянув из-под капюшона. К лицу ее прилипли мокрые черные волосы. – Прорвемся.

– Вы абсолютно уверены, что нам туда надо? – спросил Морвир.

Она смерила его хмурым взглядом.

– Дня через два сюда придет армия Орсо. Что означает – Ганмарк тоже придет. И Карпи Верный, возможно, с Тысячей Мечей. Где они – там должны быть и мы, только и всего.

– Вы, конечно, хозяйка. Но я считаю своим долгом сказать, что целеустремленность тоже может быть чрезмерной… Наверняка существует менее опасная альтернатива тому, чтобы запереть себя, как в западне, в городе, который скоро будет осажден вражескими войсками.

– Нет никакого проку ждать их где-то в другом месте.

– Никакого проку не будет, если мы все погибнем. План, который не гнется под давлением обстоятельств, а ломается, хуже, чем… – Монца отвернулась, не дослушав, и начала пробиваться сквозь толпу к арке. – О, женщины, – процедил вслед Морвир.

– Что – женщины? – рыкнула Витари.

– За исключением присутствующей здесь, разумеется, они предпочитают думать сердцем, а не головой.

– Поскольку она платит, так, на мой взгляд, пусть думает хоть задницей.

– Умереть богатым – все равно, знаете ли, умереть.

– Но лучше, чем умереть бедным, – сказал Трясучка.

Вскоре к ним начали проталкиваться стражники, разгоняя народ копьями и оставляя за собой свободный проход к воротам. Рядом с хмурым командиром шла Монца, которая наверняка посеяла несколько монет и теперь пожинала урожай.

– Вы, там, с фургоном! – Командир ткнул пальцем в сторону Трясучки и остальной компании. – Проходите. Только вы шестеро, и все.

Толпа вокруг гневно зароптала. Кто-то пнул ногою фургон, стронувшийся с места.

– Дерьмо! Где справедливость? Всю жизнь я плачу налоги Сальеру, и меня оставляют за воротами?

Трясучка направил, было, коня следом за фургоном, но еще кто-то схватил его за руку. Какой-то окончательно отчаявшийся фермер.

– Почему пропускают этих сволочей? У меня семья…

Трясучка ударил его кулаком в лицо. Сгреб за куртку, когда тот упал, вздернул на ноги и ударил снова, опрокинув на спину в грязь. Из носа фермера, когда тот попытался подняться, хлынула черная в темноте кровь. Коль начал бучу, лучше ее тут же и закончить. Одним быстрым и жестоким поступком предотвратить то худшее, что может последовать. Так делал обычно Черный Доу. Поэтому Трясучка шагнул вперед и ударом сапога в грудь снова уложил его на спину.

– Оставайся-ка, где есть.

Поблизости стояли еще несколько человек. Мужчины, женщина, двое детей. Молоденький парнишка, не сводя с Трясучки глаз, пригнулся, вроде как готовясь к драке. Сын фермера, наверно.

– Я жить хочу, мальчик, потому так дерьмово и поступаю. Тебя тянет рядышком прилечь?

Парнишка покачал головой. Трясучка взял коня под уздцы, цокнул языком и зашагал к арке. Не слишком быстро. Готовый к тому, что у кого-нибудь еще хватит глупости испытать его силу. Но не успел и двух шагов сделать, как снова поднялся крик – что в них такого особенного и почему их пропускают, бросая всех прочих на произвол судьбы. Фермер, оставшийся без зубов, значил слишком мало, чтобы за него заступаться. Те, кто еще не видел худшего, понимали, что увидят и очень скоро. Так что единственной их заботой было как можно дальше отодвинуть этот срок.

Дуя на ободранные костяшки пальцев, Трясучка вошел под арку, двинулся следом за своими по длинному темному туннелю, пытаясь вспомнить, что говорил ему Ищейка, там, в Адуе, сто лет тому назад, как теперь казалось. Что-то о крови, которая, проливаясь, влечет за собой новую кровь, и о том, что никогда не поздно исправиться. Никогда не поздно стать хорошим человеком.

Хорошим человеком был Рудда Тридуба, лучше не бывает. Всю жизнь хранил верность старым обычаям и никогда не выбирал легкий путь, если считал его неправильным. Трясучка гордился тем, что воевал рядом с этим человеком и называл его своим командиром, но что, в конце концов, принесло Тридубе его благородство? Несколько добрых слов, сказанных у костра со слезами на глазах? Многотрудную жизнь и последнее пристанище в грязи?.. Черный Доу был мерзавцем, хуже коего Трясучка не встречал, человеком, который никогда не сходился с врагом лицом к лицу, если мог захватить его со спины врасплох. Жег, не задумываясь, целые деревни, нарушал собственные клятвы и плевал на то, чем это может кончиться. Беспощаден, как чума, совести имел с блошиный член. И сейчас он сидел в кресле скарлинга, и половина Севера ему подчинялась, а остальные боялись даже упомянуть его имя.