– Что-то тебя совсем не слыхать.

В темноте она не видела толком его лица, лишь тени в глазных впадинах и под скулами да твердые очертания челюсти.

– Сказать нечего, думается мне.

– Раньше тебя это не останавливало.

– Да. Но я с тех пор начал кое-что понимать.

– Правда?

– Может, вам кажется, что мне это дается легко, но, чтобы сохранить надежду, приходится прилагать усилия, которые, похоже, никогда не окупятся.

– Я думала, стать лучше – само по себе награда.

– Маловатая, боюсь, за такую работу. Коли вы не заметили, здесь вот-вот начнется война.

– Поверь, я знаю, что такое война. Полжизни ею занималась.

– И что с того? Я тоже. И повидал немало, чтобы понять – война не то место, где можно сделаться лучше. Думаю, начну-ка я теперь жить по-вашему.

– Ну, впору в бога уверовать и восхвалить его!.. Добро пожаловать в реальный мир.

Монца усмехнулась, но почувствовала при этом некоторое разочарование. Сама она давно уже отказалась от всех попыток быть порядочным человеком, но почему-то ей была приятна мысль иметь в знакомых хоть одного.

Натянув поводья, она придержала коня. Фургон догнал ее, громыхая, и остановился тоже.

– Приехали.

Убежище, которым они с Бенной обзавелись в Висссерине, было старинной постройкой, возведенной в те времена, когда у города еще не было надежных стен и всякому имущему человеку приходилось самому оборонять свое добро. То был каменный дом-башня в пять этажей, с пристроенной конюшней, с узкими окнами-бойницами на нижнем этаже и зубчатым ограждением на крыше. Черная громада на фоне ночного неба, резко выделявшаяся среди скопища низеньких кирпичных и деревянных домишек вокруг. Монца поднесла, было, ключ к замку и нахмурилась. Входная дверь оказалась приоткрытой. В боковой щели виднелся свет, озарявший шершавый камень стены. Приложив палец к губам, Монца показала на него.

Трясучка поднял здоровенную ногу и одним ударом распахнул дверь. Послышался скрежет – отъехало в сторону что-то, подпиравшее ее изнутри. Монца, схватившись за рукоять меча, метнулась в дом.

Мебели в кухне не было, зато оказалось полно людей, оборванных, измученных с виду. И все они в испуге уставились на нее при свете одинокой свечи. Сидевший на пустой бочке коренастый мужчина с рукой на перевязи вскочил и схватился за палку. Крикнул:

– Проваливай!

Другой, одетый в грязную фермерскую блузу, шагнул, помахивая топором, ей навстречу. Но тут из-за спины Монцы, поднырнув под низкую притолоку, появился Трясучка. Выпрямился, отбросив на стену громадную тень, держа в руке уже обнаженный, блестящий меч.

– Сами проваливайте.

Фермер, испуганно таращась на грозное оружие, попятился.

– Чего надо… вы кто?

– Я? – рявкнула Монца. – Хозяйка дома, паршивец!

– Одиннадцать их тут, – сказал Балагур, вошедший в дверь с другой стороны.

Кроме этих мужчин, в кухне были еще две старухи. Старик, совсем дряхлый, скрюченный, с трясущимися узловатыми руками. Молодая женщина с младенцем на руках, одних примерно лет с Монцей. Две маленькие большеглазые девчушки, державшиеся с ней рядом, похожие, как близнецы. И девушка лет шестнадцати, стоявшая возле нерастопленного очага, держа в одной руке кухонный нож, которым только что потрошила рыбу, а другой пытаясь затолкать себе за спину мальчика, лет десяти с виду.

Девчонка, считай, охраняющая своего младшего брата…

– Убери меч, – сказала Монца Трясучке.

– Что?

– Нынче ночью никого не будут убивать.

Трясучка поднял густую бровь.

– И кто сейчас оптимист?

– Повезло вам, что я купила большой дом. – Монца остановила взгляд на мужчине с рукой на перевязи, поскольку он казался главой семьи. – Места всем хватит.

Тот нерешительно опустил палку.

– Мы фермеры из долины, искали, где бы укрыться. В доме все так и было, когда пришли, мы ничего не украли. И мешать вам не будем…

– Уж пожалуйста. Здесь только вы, никого больше?

– Меня звать Фарли. Это моя жена…

– Мне ваши имена без надобности. Оставайтесь тут, внизу, только не путайтесь под ногами. И наверх не суйтесь, там мы поселимся. Ясно? Тогда никто никого не обидит.

Он кивнул, и страх в его глазах сменился облегчением.

– Ясно.

– Балагур, отведите лошадей в конюшню. И фургон уберите с улицы.

При виде жалких лиц этих фермеров, беспомощных, нищих, не знающих, на что надеяться, на душе у Монцы сделалось совсем тошно. Оттолкнув ногой с дороги сломанный стул, она начала подниматься по темной лестнице, с трудом переставляя одеревеневшие после дня в седле ноги. Близ четвертого этажа ее нагнал Морвир. За ним шли Коска, Витари и Дэй, тащившая сундучок.

Морвир нес с собой фонарь, и лицо его, подсвеченное снизу, казалось удрученным.

– Эти крестьяне для нас определенно опасны, – сказал он. – Впрочем, проблема легко решается. Король ядов в данном случае не нужен. Милостынька в виде краюхи хлеба, сдобренной леопардовым цветком, и больше они нам…

– Нет.

Морвир захлопал глазами.

– Если вы намерены предоставить им полную свободу там, внизу, я вынужден заявить решительный протест…

– Никаких протестов. Решаю я. Вы с Дэй можете занять эту комнату. – Он повернулся к двери, и Монца выхватила у него из руки фонарь. – Коска, вы с Балагуром – на втором этаже. Вы, Витари, получается, спите одна на третьем.

– Сплю одна. – Та отшвырнула ногою в сторону валявшийся на полу кусок штукатурки. – Трагедия всей моей жизни.

– Что ж, спущусь в фургон в таком случае и принесу свой багаж в гостиницу Палача Каприле для бездомных крестьян. – Морвир неприязненно покачал головой и зашагал вниз.

– Давно пора, – рявкнула ему в спину Монца.

Она помешкала на площадке, прислушиваясь к его шагам, пока те не затихли вдали и пока на всей лестнице не воцарилась тишина, не считая доносившегося со второго этажа голоса Коски, болтавшего о чем-то с Балагуром. Тогда она вошла в комнату к Дэй и тихонько прикрыла за собой дверь.

– Надо поговорить.

Девушка в этот миг, открыв сундучок, вынимала из него ломоть хлеба.

– О чем?

– О том же, о чем мы говорили в Вестпорте. О твоем нанимателе.

– Занудством своим замучил, да?

– Только не говори, что тебя не мучает.

– Каждый день, вот уже три года.

– Нелегко на него работать, думаю. – Монца, глядя ей в глаза, шагнула ближе. – Рано или поздно всякий ученик выходит из тени своего учителя. Если, конечно, хочет стать учителем сам.