Алексей вошел и увидел Оладьина. Адмирал сидел за своим рабочим столом в какой-то неестественно расслабленной, безвольной позе. Видеть президента в гражданском костюме было непривычно, но еще менее привычно было видеть его в столь подавленном состоянии.

— Это конец, Татищев, — поднял он мутные глаза на Алексея. — Сорок восемь процентов за нас, пятьдесят один с половиной — за Трауппа. Социал-демократы победили.

— Значит, такова судьба, — произнес Алексей, садясь в кресло для посетителей.

— Благодаря мне, — процедил сквозь зубы адмирал, — эта страна существует вообще. Благодаря мне ее граждане каждый день намазывают жирным маслом кусок белого хлеба. Благодаря мне они могут писать в своих газетенках всякую чепуху и горланить на своих партийных сходках. И они же за это меня — вон! Не нравятся мои диктаторские замашки, видите ли.

— Но они помнят также обнищание и повальную безработицу первого года экономической реформы, — покачал головой Алексей. — Да к тому же общеизвестно: мещане, когда их жизни и имуществу ничего не грозит, боятся ярких личностей. Так уж устроен мир.

— Нет, трижды прав Врангель, что своим спуску не дает, — грохнул кулаком по столу Оладьин. — Вот бы где они у меня были, если бы не твои либеральные иллюзии. Слушай, Татищев, а если поднимем твой спецполк и флот и разгоним всю эту интеллигентскую сволочь к чертям?

— Практически это возможно, — кивнул Алексей. — В армии за вас голосовало девяносто восемь процентов, в полиции — восемьдесят. Но вначале примите мою отставку.

— Почему? — Глаза адмирала снова помутнели.

— Потому, что то государство, которое вы создадите, это не то государство, в котором я хочу жить. Вы знаете, ваше высокопревосходительство, я не трус, и под пули ходил, и в подполье работал. Но мы боролись против узурпаторов. Если вы пойдете сейчас по силовому пути, свернуть уже не сможете. Вы будете арестовывать неугодных вам, лишать собственности не поддерживающих вас. И чем же вы будете тогда отличаться от большевика?

— Вы же знаете, что я антикоммунист, — вскипел Оладьин.

— Я против коммунистов, — покачал головой Алексей, — не потому, что мне не нравятся серп, молот и красные знамена. Я против них, потому что считаю: каждый человек от рождения наделен неотъемлемыми правами. Я сражался против большевиков, которые плюют па эти права, считая людей материалом, сырьем для своих экспериментов. Я не поддержу вас, если вы превратитесь в обычного диктатора, мыслящего подобным же образом.

Оладьин снова обмяк.

— Вы нужны мне, Алексей, — произнес он. — Мы многого добились вместе. Почему вы хотите оставить меня?

— Я не оставлю вас, — с напором произнес Алексей, — если вы не свернете с пути, на который однажды встали. Выбирайте, ваше высокопревосходительство, что для вас первостепенно: личная власть или благо государства. Если первое, я с вами, пусть даже это и означает мою и вашу отставку. Но помните: правитель, действующий из своих личных интересов, ведет страну к гибели.

— К тридцатому году мы должны были включить в свой состав Эстонию и Финляндию, — помотал головой Оладьин, — стать одной из самых мощных военных держав. А что сделают эти?!

— Подчинитесь неизбежному, ваше высокопревосходительство, — проговорил Алексей. — Мы сами установили правила игры. Давайте не будем нарушать их. Надо во что бы то ни стало избежать крови. Не забывайте, что времена меняются. Если мы сохраним демократию, то еще сможем вернуться к власти через те же выборы. Но сейчас народ нас не хочет. Это придется признать и, если мы уважаем своих граждан, признать результаты выборов. Сейчас нам просто надо проанализировать причины, по которым мы проиграли, чтобы извлечь уроки и не допустить ошибок в дальнейшем. Социал-демократы уважают конституцию, они не будут узурпировать власть, как это сделали бы коммунисты или фашисты. Мы сохраним много мест в Думе. Вы сможете стать депутатом и лидером парламентской фракции.

Если же мы пойдем по силовому варианту, это будет лишь началом целой цепи кровавых переворотов. А в конце концов к власти придут коммунисты, потому что они сплоченнее и жестче остальных, а народ к этому моменту уже не будет видеть разницы между нами и ними.

— Хорошо, — вздохнул адмирал. — Ступайте к себе. До передачи власти у нас еще месяц. Постарайтесь привести дела в порядок и сделать максимум возможного за это время.

* * *

Павел шел по коридору в уже известном всей Москве здания на Лубянке. Когда-то здесь находилось страховое общество, а теперь — грозная спецслужба, одно название которой заставляло трепетать многих людей в стане и за ее пределами. «Ничего, — думал Павел, — пройдет еще немного времени, и весь мир будет трепетать перед мощью пролетарского карающего меча. Так и должно быть. Только таким путем мы сможем утвердить свою власть на планете».

«Только таким? — шальная мысль возникла в его мозгу. — Не означает ли это, что мы просто не способны взять власть в ходе свободных выборов, конкурируя с буржуазными партиями? При самом благоприятном стечении обстоятельств, когда нам никто не мешал вести пропаганду, в январе восемнадцатого мы набрали двадцать пять процентов, и то в союзе с левыми эсерами. В нашем мире за коммунистов на президентских выборах проголосовало около половины граждан страны, некоторые даже говорят, что больше половины, а результаты скрыли. Может, и так. Но, что греха таить, многие из выбиравших Зюганова голосовали против Ельцина, а не за коммунизм. Здесь же нам пришлось подавлять мощные крестьянские восстания. Неужели народ и вправду нас не хочет? Бред. Я же знаю, что это единственно верное учение, дорога к светлому будущему. Большинство населения еще не созрело. Но что делать? Не ждать же отстающих! Надо ускорить исторические процессы ради них же, всех людей, живущих на земле, ради блага их потомков».

Навел остановился около нужной ему двери и постучал.

— Войдите, — раздался знакомый голос. Павел вошел.

— Здравствуйте, товарищ Сергеев, — поднялся из-за стола Петерс. — Спасибо, что пришли так быстро.

— Это мой долг, — улыбнулся Павел, садясь на стул для посетителей.

Обстановка кабинета Петерса была более чем аскетичной. Канцелярский письменный стол с примыкающим к нему столом для совещаний. Несколько стульев и три шкафа для бумаг. На крышке рабочего стола размещались: простенький письменный прибор, пресс-папье, стеклянный графин с водой и два граненых стакана. Осматривая скудное убранство кабинета, Павел подумал: «Все правильно, так и должно быть. Все должно быть подчинено одной задаче — борьбе за дело коммунизма. Никакой роскоши, никаких сантиментов. Прав товарищ Сталин, трижды прав. И я должен отдать всю свою жизнь борьбе. Это смысл моей жизни».

— Как работается? — осведомился Петерс, в упор глядя на собеседника. — Как обустроились?

— Нормально, — пожал плечами Павел. — Быт меня не очень волнует. Выделили комнатку недалеко от работы, тому и рад. Служу секретарем в Балтийском отделе Коминтерна. Работа в основном техническая. Ничего особенного. Вы знаете, я бы мог приносить больше пользы нашему делу.