в покое? — спросил Жюстен. — Если это потому, что я теперь живу в замке и ношу фамилию Ларош, прошу, не судите меня.

Вы не все знаете.

— О, я никого не осуждаю! — воскликнула та. — Муж меня на днях этим попрекал.

И она горько заплакала. Слезы градом катились по щекам и вдоль носа. Жюстен растерялся было, но потом подал ей свой носовой платок, чистый и отглаженный накануне замковой прислугой.

— Теперь вы меня по-настоящему пугаете, — посетовал он. — Это из-за мсье Антуана? Он при смерти, и вы не решаетесь мне сказать?

— Нет-нет, что вы! — пробормотала Ивонн. — Жюстен, простите! У меня тяжело на сердце, да и Пьер тоже переживает. Пожалуй, я все же выпью горячего вина. Может, полегчает.

Они устроились под навесом одного из киосков, где стояли три столика с оцинкованными столешницами. Все еще всхлипывая, Ивонн вытирала платочком глаза. Заказ им подали очень быстро.

— Я охотно расскажу тебе, что меня огорчает, — со вздохом проговорила жена мельника. — Раньше ты узнаешь или позже, это уже ничего не изменит. Свекор хотел написать тебе в Гервиль, чтобы ты приехал.

Это уже были не шутки. Жюстен вообразил худшее: в Нью-Йорке стряслась беда и Дюкенам не хватило духу ему сообщить.

— Конечно я приеду, если мсье Антуан хочет, — сказал он. — Но, бога ради, скажите: Элизабет больна? Или…

Ивонн в ужасе замахала руками, словно отгоняя злого духа. Ответ ее был таким же экспрессивным, как и жесты:

— Нет-нет, Элизабет жива-здорова! Если б что-то серьезное произошло, мы бы сразу тебя уведомили. Беда пришла, откуда не ждали, — с письмом от Жана, моего деверя. Сплошной яд, а не письмо! Потеряйся оно в океане, мы бы жили счастливее.

Терпеливый от природы, Жюстен теперь сидел как на иголках. В его взгляде было столько отчаяния, что Ивонн отбросила все сомнения.

— Чуть не с первых строк Жан стал жаловаться на скандальное поведение племянницы, — прошептала она. — Пишет он путано, но мы поняли, что Элизабет уже год состоит в любовной связи с этим вдовцом, Анри Моро, про которого много пишет в своих письмах.

— Ну, это было ожидаемо, — сказал Жюстен, стараясь скрыть, насколько он уязвлен.

— Мой Пьер сказал, что не ждал такого от Элизабет, что она поступает дурно. Стал разглагольствовать про нравы американцев, как будто у нас, в Шаранте, по-другому!

— Если вы намекаете на нас с Мариеттой, Ивонн, то я с ней уже не вижусь, и давно. Двое детей, которых она родила после первенца, Альфонса, — от мужа, Бертрана. Но вернемся к письму. Не думаю, что мсье Антуан так расхворался потому, что внучка завела любовника.

— Конечно нет, мой бедный Жюстен!

Когда она назвала его так, Жюстен по-настоящему испугался. А тут подоспела и новая порция слез. Ивонн смахнула их все тем же клетчатым платком.

— Больше сказать не могу, — вздохнула она. — Пусть лучше свекор, Антуан! Он найдет нужные слова.

— Ивонн, ради бога! Я с ума сойду, если придется ждать до завтра. Сегодня в Монтиньяк я поехать не могу. Я приехал на ярмарку с конюхом, он остался с лошадью и двуколкой. Я хотел купить еще одну кобылку. Прошу, скажите, что было в этом письме такого страшного!

Ивонн спрятала красное от купероза лицо в ладонях. На нее жалко было смотреть: волосы аккуратно убраны под серый платок, на плечах — жакет из грубого шерстяного сукна. Жюстен деликатно взял ее за запястья и заставил посмотреть на себя.

— Прошу, расскажите мне! — настаивал он.

Женщина с тревогой посмотрела по сторонам. За соседним столиком потягивал белое вино крестьянин в берете, с трубкой в зубах.

— Идем! Здесь мне неловко. Да и люди идут!

Пока Жюстен расплачивался за напитки, Ивонн меленькими шажочками пошла прочь от киоска. Он ее догнал.

— Что было в письме? — спросил он. — Элизабет выходит замуж, потому что ждет еще малыша?

— Нет, что ты! Жан говорит, она скрывает свои амуры от приемных родителей: мол, счастлива и так. Он рассказал нам что-то ужасное, что, как ему кажется, объясняет аморальное поведение Элизабет. Аморальное — по мнению Жана и моего мужа. Жюстен, в тот апрельский вечер Элизабет сбежала из замка из-за Лароша! Он ее изнасиловал. Родной дед! Святые небеса! Когда Антуан это услышал, мы думали, у него остановится сердце. Весь побелел, схватился за грудь, хватает ртом воздух…

— Как вы сказали? Ивонн, я не расслышал. Не понял…

— Гуго Ларош изнасиловал внучку, а чуть позже, в Париже, она попыталась свести счеты с жизнью и бросилась в Сену, — нервно зачастила женщина. — Пьер хотел тут же ехать в замок, даже охотничье ружье зарядил, но свекор его отговорил. Поверь, мы в растерянности. Антуан твердит, что ты должен знать, и вчера сам написал Элизабет с просьбой подтвердить, что все это — правда. Мой свекор — человек очень набожный и считает, что один Господь может вершить справедливость.

В душе Жюстена неистовствовала буря. Во рту у него пересохло под наплывом невыносимого волнения. Он молчал, но черные глаза горели гневом. Он вздрогнул, когда Ивонн упомянула о Боге.

— О да, божественная справедливость! — пробормотал он сквозь зубы. — Бывает ли она на земле? Ни одно преступление не должно оставаться безнаказанным.

Он глухо застонал. Лицо его будто окаменело, приобрело восковую бледность. Мгновение — и он растворился в толпе, благо на ярмарке это было нетрудно.

— Господи! Что я наделала! — переполошилась Ивонн.

Роже, который нанялся в Гервиль конюхом вместо Коля, деверя Мариетты, четыре года назад, заприметил хозяина издалека. Жюстен бежал, и вид у него был чуть ли не безумный. Молодой Ларош прыгнул в двуколку, схватил длинные поводья.

— Садись быстрее, Роже! — приказал он.

— Но я только что повесил кобыле хребтуг40[40], мсье! Пусть поест.

— Снимай и едем! Быстро! Или пойдешь домой пешком.

Роже сделал, что ему было велено. Еще несколько минут — и Жюстен выехал на дорогу, ведущую в Гервиль, и сразу пустил лошадь галопом, чем впечатлил своего спутника. Роже не посмел и слова сказать и только косился на молодого хозяина, лицо у которого было застывшее, как маска.

Жюстен переживал кошмар наяву. Перед глазами мелькали картинки одна мучительней другой. Элизабет была центральным персонажем этих жутких видений — покоряющаяся Ларошу, ее нежная женственность взята нахрапом, осквернена… Ему казалось, он испытывает те ужас и боль, которые чувствовала она, и он без конца воображал гнусные жесты этого монстра с человеческим лицом и само совокупление — до тех пор, пока не затошнило.

— Мсье, сбавить бы скорость! — воскликнул Роже.

Жюстен оставался глух к его советам. Хлыст со