После предварительного слушания Тед первым делом «уволил» своих государственных защитников Чака Лейднера и Джима Дюма. Он хотел защищать себя сам. Он начинал линию поведения, которую будет повторять снова и снова – своеобразное высокомерие по отношению к адвокатам, назначенным государством для его защиты. Если он не мог иметь лучших защитников, тогда стоило все делать самому. Судья Лор был вынужден согласиться с решением Теда о самостоятельной защите, но поручил Лейднеру и Дюма остаться в команде в качестве консультантов.

Несмотря на протесты Теда, 13 апреля 1977 года его в соответствии с указанием Департамента здравоохранения перевели из тюрьмы округа Питкин в находящуюся в 45 милях тюрьму округа Гарфилд в Гленвуд-Спрингс.

Эта построенная всего десять лет назад тюрьма была значительно благообразнее, чем его старая подвальная камера в Аспене. Мы часто разговаривали по телефону, и он сказал, что ему нравится шериф округа Гарфилд Эд Хог и его жена, однако еда все еще отвратительная. Несмотря на современные удобства, это была еще одна «семейная» тюрьма.

Незадолго до этого Тед принялся заваливать судью Лора ходатайствами о предоставлении особого режима. Поскольку он защищал себя сам, ему требовались пишущая машинка, стол, доступ в юридическую библиотеку Аспена, неограниченные и бесплатные телефонные звонки, помощь криминалистических лабораторий и следователей. Также он хотел трехразовое питание, заявив, что ни ему, ни другим заключенным не выжить без обеда. В качестве доказательства он указал, что потерял в весе. Он хотел, чтобы отдельным приказом отменили запрет на его общение с другими заключенными. (Хог распорядился о запрете вскоре после прибытии Теда, когда надзиратели нашли у него план здания с отмеченными выходами и вентиляционными шахтами.)

– Эд – хороший парень, – говорил мне Тед по телефону. – Не хочу доставлять ему неприятностей, но нам нужно больше еды.

Все его ходатайства были удовлетворены. Каким-то образом Теду Банди удалось повысить статус заключенного окружной тюрьмы до королевских высот. У него не только было все необходимое, но и несколько раз в неделю ему разрешалось совершать несколько поездок в сопровождении помощников шерифа в юридическую библиотеку в здании суда округа Питкин в Аспене. Он сдружился с помощниками шерифа, узнал об их семьях. «Они неплохие. Даже позволили прогуляться вдоль реки в погожий день. Но, разумеется, шли рядом».

Я не слышала о Теде почти весь май и уже подумала, не случилось ли чего. Хотя Тед, казалось, стал язвительнее и саркастичнее, – словно наращивал непроницаемый защитный панцирь – до мая он писал или звонил мне регулярно. Наконец я получила письмо, датированное двадцать седьмым мая.

«Дорогая Энн,

Только что вернулся из Бразилии и обнаружил, что ваши письма сложены в моем почтовом ящике здесь, в Гленвуде. Господи, ты, должно быть, думала, что я заблудился в тамошних джунглях. На самом деле я отправился туда выяснить, где сукины дети прячут одиннадцать миллиардов тонн кофе, который, по их словам, уничтожен плохой погодой. Кофе не нашел, но привез 180 килограммов кокаина».

Тед продолжал общаться с Мег, по крайней мере, по телефону. Она передала ему мою обеспокоенность его долгим молчанием. По его заверению, он вовсе не злился на меня. Но кто-то сказал ему, что я «имею собственное мнение о его невиновности, никак не соотносящееся с реальностью». И он просил, чтобы я откровенно заявила о своем отношении к его вине или невиновности. Сказал, что понимает мою близость с полицией и знает, что полицейские хотят как можно больше людей убедить в его виновности. Но ему все равно необходимо, чтобы я изложила свое мнение в письме.

Еще он просил передать сообщение Нику Макки: «Скажи Макки, если он не перестанет думать обо мне, он закончит свои дни в Вестерн Стэйт [27]. Настоящая сделка. Я припер их к стене здесь, а там вечные оптимисты говорят о сделках».

Суд назначили на 14 ноября 1977 года, и Тед шел на него без адвоката. Он был в восторге от своей новой роли и чувствовал, что у него есть инстинкты следователя. «Но самое главное, я буду настойчиво продолжать и продолжать, буду трудиться и действовать до тех пор, пока у меня не получится. Никто не сможет меня переиграть, потому что я поставил на карту больше, чем кто-либо еще».

Также Тед ликовал по поводу того, что очень дорого обходился округу. Местный газетчик выразил недовольство ростом затрат на следователей, на оценку доказательств экспертами, на дополнительные меры по охране Теда во время поездок в библиотеку, на стоматологию, продовольствие и телефонные звонки. Тед сказал, что эта критика «чертовски возмутительна». «Никто не спрашивает, сколько народных денег пускают на ветер прокуроры или полиции. Могу ответить: прекратите дело, отправьте меня домой и сэкономите все эти деньги».

Присланные мною двадцать долларов Тед потратил на стрижку – первую с декабря 1976 года. Судья Лор распорядился доставить его к врачу – проверить потерю веса, в чем Тед винил острую нехватку еды в изоляторе округа Гарфилд. На следующий день после распоряжения в изоляторе – впервые за всю историю – подали обед, и Тед заявил об одержанной им моральной победе.

Он подозревал, что шериф хотел откормить его перед визитом к врачу, но все равно продолжал считать того «хорошим человеком». Также шериф разрешил принимать продукты от семьи и друзей. Пакеты с орехами, изюмом и вяленым мясом принимались с благодарностью.

Хотя начал письмо Тед ноткой враждебного недоверия, с вопроса о моей лояльности, его настроение смягчилось, когда он писал:

«Большое спасибо за деньги и марки. Твои недавние успехи в работе вовсе не означают больших денег, поэтому эти дары я, без сомнения, считаю своеобразным самопожертвованием. С письмом больше так долго тянуть не буду. Обещаю.

С любовью, Тед».

Но обещания он не сдержал. Следующее письмо пришло очень и очень нескоро, потому что Тед Банди внезапно исчез.

Последнее письмо меня озадачило. По сути, Тед просил меня сказать ему, что я искренне верю в его невиновность, чего я сделать не могла. Прежде он никогда у меня этого не просил, и мне оставалось лишь гадать о том, что именно произошло, что заставило его относиться ко мне настороженно. Его доверия я не предавала. Я продолжала писать и звонить в Колорадо, а ответы Теда никому не показывала. Я не могла сказать Теду, что считаю его невиновным во всех выдвинутых против него обвинениях и подозрениях, но не переставала эмоционально его поддерживать, как и всегда.

Письмо Теда с пристрастными вопросами я получила в первых числах июня и ломала голову над тем, как мне ответить, поскольку Тед готовился к слушанию о применимости в судебном процессе смертного приговора. В каждом деле об убийстве в Колорадо это решение принимается индивидуально. Слушание назначили на 7 июня.

Утром 7 июня Теда повезли на машине из Гленвуд-Спрингс в Аспен. Одет он был так же, как в сиэтлской «Брассери Питтсбург» в декабре 1975 года. Рыже-коричневые вельветовые брюки, водолазка и объемный свитер-пальто. Только тяжелые тюремные ботинки вместо привычных мокасин. Волосы короткостриженые и аккуратные благодаря моим двадцати долларам.