Стая приземлилась в лесочке рядом с домом, и, хорошенько оглядевшись вокруг, мы входим во двор. Их собака бассет по кличке Магнолия вылетает из-под веранды и оглушительно нас облаивает. А завидев Тотала, просто заходится в заливистой истерике.

— Боже, оставь эти дамские кривляния, — ворчит на нее Тотал.

Входная дверь открывается, и из нее выскакивает сияющая Элла. Увидев, что я не одна, она замирает и восторженно смотрит на стаю.

— Ничего себе! Вот это да! — выдыхает она. — Вы все здесь.

Ее лицо расплывается в неописуемой широченной улыбке, и она несется ко мне, раскинув длинные тонкие руки.

— Ты моя сестра! Я все знаю! — кричит она. — Я всегда мечтала, чтобы мы были сестрами. Теперь ты на самом деле моя сестра.

Вдосталь наобнимавшись, мы не можем оторвать друг от друга глаз и продолжаем радостно улыбаться. Если честно говорить о сестринских чувствах, Надж мне гораздо ближе. Но кровное родство с Эллой значит для меня очень-очень много. Как бы глупо или странно это ни звучало, но сознание того, что мы родня, придает мне уверенность и силу.

— Макс, — доктор Мартинез стоит на веранде, прижимая руки к лицу. За ее спиной вырастает Джеб. Глаза у него понурые и печальные. Но он улыбается и по всему видно, что он рад нас видеть. Вспоминаю его лицо, когда умер Ари. Я ничего про него не понимаю. В моем сознании перепуталось все, что я о нем знаю. Так что от одной мысли о том, кто он, начинает болеть голова.

— Привет! — робко говорю я. К несчастью, информация о моих настоящих родителях не слишком улучшила мои манеры. С этим у меня, прямо скажем, незадача.

Доктор Мартинез — мне как-то неловко называть ее как-нибудь иначе — торопливо спускается со ступенек и подбегает ко мне. Я цепенею, но она не обращает на это никакого внимания и по-матерински нежно меня обнимает, как будто заворачивает в самое мягкое, самое теплое и пушистое на свете одеяло.

— Макс, девочка моя! — она гладит мои спутавшиеся волосы. — Мне никак не верилось в это, когда я тебя впервые увидела. Надеялась, а поверить не могла. Но это была ты, ты…

Я киваю, но мне все равно становится страшно, потому что по щекам у нее бегут слезы:

— Ага… — мне стыдно за овладевшее мной косноязычие, за то, что я такая неуклюжая и не могу сказать ничего того, что чувствую. Вот моя мама. Это о ней я мечтала всю жизнь. И не только это. Она просто лучшая мама на свете. И, если бы можно было выбирать, я бы именно ее и выбрала. А я тут стою и молчу, как настоящее чучело.

Я, наконец, собираюсь с силами и пристально изучаю свои ботинки:

— Я очень рада, что это была ты, — выдавливаю я из себя и… какой кошмар… уткнувшись в ее свитер, громко рыдаю.

После четвертой домашней плюшки начинаю звать ее мамой. Все мы, вся стая, плюс Элла, мама и Джеб взяли тайм аут. Стая и я, как все наши, долго стояли под восхитительно горячим душем, а мама выдала нам всем чистую, пахнущую утюгом и домом одежду. По-моему, все уже влюблены в нее без памяти. По крайней мере, они бросают на меня завистливые, но счастливые взгляды. А меня просто распирает от гордости за нее.

Странно только видеть, что она вроде бы абсолютно доверяет Джебу. И он тоже выглядит вполне нормальным. Таким, каким он был, когда мы жили с ним в детстве. Но мы все равно держимся с ним настороже и невольно уклоняемся от его попыток сломать лед. Может, со временем мы и научимся снова ему верить. Но боюсь, ждать этого придется еще долго. Он как мог объяснил нам свои поступки. Говорил, что отчасти и вправду верил, что это была для меня лучшая подготовка к спасению мира. Отчасти, он пытался подстроить так, чтобы наши злоключения казались всем, и нам в том числе, более опасными, чем были на самом деле. И что в каждой ловушке он запрограммировал выход. Тут с ним не поспоришь, он ведь на самом деле не раз помогал мне выпутаться из самых непоправимых ситуаций. А еще Джеб говорил, что он и сам был себе не хозяин. Что многое делал помимо своей воли, что его заставляли, а он, чтобы его не раскусили, плясал под дудку Директора — только бы оставаться в центре событий и сохранить возможность нам помогать.

Я рада выслушивать его объяснения и оправдания. Скажу тебе честно, мой проницательный читатель, мне и самой в глубине души охота его выгородить. Но только в глубине души. Не скажу, что я вот так сразу растаяла и все забыла. Отнюдь…

— Ребята! — мама выходит из кухни, вытирая о передник руки. — Все к столу. Обед готов.

Нас так много, что и стол, и кухня сразу точно уменьшились размером. Но в тесноте — не в обиде. Тем более, что никаких готовых обедов на вынос мама на стол не поставила, а САМА приготовила настоящие мексиканские блюда. Да сколько! И все потому, что ей не надо объяснять, сколько калорий нужно потреблять нашим растущим летающим организмам.

— Боже, как вкусно пахнет! — постанывает Игги.

Он ни крошки не уронит, безошибочно протягивая руку к тарелкам. Элла смотрит на него во все глаза и завороженно тянет:

— Прямо удиви-и-ительно, как у тебя это получа-а-ается?

— Практика, подружка, практика.

— Все равно, по-моему, ты удивительный! — говорит Элла, заставляя Игги покраснеть до корней волос.

Смотрю через стол на Газзи и Ангела. Они сидят рядком, тихие, спокойные и такие довольные, что сердце у меня не нарадуется.

— Макс, кстати, — замечает мама между делом, — я там для вашей собачки все остатки сложила в миску. Она на полу, у задней двери.

Стая цепенеет. «Ох-о-хо, — думаю я. — Что-то сейчас будет!»

Тотал, сердито сверкая глазами, чешет ко мне через кухню:

— Значит, миска моя на полу! Почему бы уж сразу не посадить меня во дворе на цепь и не бросить мне кость на землю!

Мама ошеломленно уставилась на него, а глаза у Эллы вообще вот-вот выскочат из орбит.

— Ты прости… они не думали…

— Ничего, я стерплю. Разве я возражаю? Покормили, и на том спасибо. Поспать только бросьте теперь тряпку на пол. А я пока пойду потренируюсь гавкать. Как там, гав-гав или тяф-тяф? Что-то я не припомню.

Вопросительно смотрю на маму:

— Э-э-э, а можно мы Тоталу на стол тарелку поставим? — я чуть-чуть пододвигаюсь, освобождая рядом с собой немного места. — Он любит есть за столом.

— Потому что я не такой варвар, как некоторые обо мне думают.

— Конечно-конечно. Извини меня, Тотал, — говорит мама как ни в чем не бывало. — Присаживайся.

Мимоходом замечаю, что Клык, состроив рожу и закатив на Тотала глаза, тянется за добавкой. Разговор снова входит в нормальное русло. Мы все довольно лопаем, и наша кухня как с картинки Нормана Роквелла.[30]Он, конечно, не рисовал крылатых мутантов и говорящих собак. Но все равно, похоже.