– А мне бы не хотелось утратить тебя, – добавил Безликий.

Небывалый случай: Безликий Призрак, всемогущий властелин цифрового мира, позволил себе проявить эмоции. Или это не эмоции, а всего лишь обычный прагматизм: она нужна Призраку, и ему не хочется потерять ценный… материал? Не важно. Она ненавидела этого гада, всегда являвшегося в странном обличье бесформенного, пребывающего в постоянном движении антрацитового облака. Но она верила ему, чувствовала, что под его руководством делает нечто очень большое и правильное.

«Мы меняем мир», – этой фразой Безликий отвечал всякий раз на вопрос, что они делают. Только так, никогда иначе.

– Остальные не нужны, – констатировал Призрак.

Иногда он отвечал на её вопросы до того, как девушка успевала их сформулировать. Иной раз делал настолько большую паузу, что Зарема не сразу понимала, о чем идет речь.

– Они верили в то, что делали, – сказала она.

– Тот, кто действительно верит, не отступится от своей веры.

– Но в городе объявлена настоящая охота…

– Вспомни костры Святой Инквизиции. Разве это ослабило веру?

– Чью?

– Обеих сторон. И во что всё превратилось теперь – на костях христианской Традиции пляшут хунганы Католического Вуду, а ученые могут изобрести что-то действительно стоящее, лишь работая из-под палки. Или из страха. Традиции никогда не становились сильными, если им не с кем было бороться. На самом деле Традиции вообще не появляются, если нет борьбы. Вся жизнь – борьба.

– Люди устали бороться, – с сожалением в голосе проронила Зарема.

Призрак забулькал.

– Когда остановится борьба, не станет и жизни…

Он словно ждал продолжения. Хотел, чтобы она развила его мысль.

– Тогда появится что-то другое, – простой логический вывод. – Она доставила удовольствие Безликому.

– А мы меняем мир.

– Но этот мальчик…

– Этот мальчик кое-что может. Надеюсь, что сможет. Ведь это ты разглядела то, что он должен сделать.

– А ты мне подсунул этот мозгодробительный код, который они считали молитвой Цифре. Сначала испытал его на мне, а потом рассказал, что с ним делать.

– Поэтому мы знаем, что ты тоже подошла бы.

– Но ведь тебе не хотелось бы…

– Мне было интересно.

– И этот цифровой лабиринт – ты подсунул его мне еще там, в Мьянме. А еще мы поделились им с некоторыми европейскими корпорациями, помнишь? Тогда, почему именно этот мальчик, почему ты не можешь получить результат из рук мощных лабораторий?

– Мир не изменишь в одиночку.

Призрак так и не рассказал, кто он такой. Он так и не рассказал, чего хочет добиться. Он ничего ей не рассказал, хотя за два года их общение приобрело явный приятельский оттенок. Безликий всегда отвечал уклончиво, выдавая лишь ту порцию информации, которой считал нужной поделиться.

Зарема вздохнула и перевела взгляд на экран «раллера». Туда транслировалась картинка с уличных камер наблюдения. Алексей Титов, осунувшийся, с совершенно серым лицом и запавшими безжизненными глазами брел неровными шагами по слякотным улицам Санкт-Петербурга. Он был похож на мертвеца. Он уже и был бы мертвецом, если бы не одно «но» – он верил. И нес свою веру внутри себя.

С тринадцатого полигона «Науком» так никто и не позвонил. Они вообще не проявляли беспокойства, словно ничего не происходило.

А происходило очень многое. Все новостные каналы – те, у которых осталась возможность вещать хотя бы в урезанном режиме, – наперебой рассказывали о проблемах с сетью «Науком», охватившей почти всю Европу. Сети больше не существовало, только несколько фрагментов, пропускная способность которых не позволяла продолжать нормальную работу.

Доигрались! Теперь «Науком» с европейцев не слезет, теперь они все в руках москвичей: захотят, отключат и последние остатки.

Обвал сети «Науком» мог бы поднять настроение президента Моратти. Он даже успел порадоваться пришедшему известию. Правда, совсем недолго, до тех пор, пока не получил звонок от Циммермана, несущего какую-то околесицу. То есть минуты три, не больше.

Сеть «Науком» рухнула. Но операция Ника Моратти не имела к этому отношения. Скорее, наоборот – оба явления совершенно точно были взаимосвязаны и имели одну причину. И один исход: атака машинистов Цюриха закончилась чем-то… Циммерман не смог сколько-нибудь внятно объяснить, чем именно всё закончилось. Он не знал.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился начальник машинного отдела. Без стука и предварительного сообщения. Моратти собрался было отчитать наглеца, но, увидев его глаза, передумал. Когда у людей такое с глазами, увещевать их в чем-то бесполезно, всё равно понять ничего не смогут. Ник непроизвольно перевел взгляд на штаны Циммермана, но мокрого пятна там не было. А ведь вполне могло бы быть – Мельхиор напуган до состояния заикания.

– Какого черта у вас происходит? – спросил Моратти.

Президент СБА говорил медленно, глядя мимо собеседника. Казалось, что он думает о чем-то, мимоходом ведя беседу. Но на самом деле Ник боролся с желанием задушить машиниста.

– Я не знаю! – Циммерман перешел все границы, схватив шефа за рукав и пытаясь повернуть его лицом к себе. – Они применили что-то… что-то… я не знаю…

Моратти с отвращением на лице резким движением стряхнул руку Мельхиора.

– Перестаньте заикаться. Что вы вообще знаете?

– Я не могу. Я не знаю… – Циммерман продолжал лопотать, его губы дрожали, а руки не находили покоя.

– Успокойтесь, – сказал Моратти. – Съешьте яблоко, Теодору это помогает.

Бигглс сидел в кресле. В данный момент яблоко он не жевал, но потемневший на воздухе огрызок уже лежал на кожаном подлокотнике.

Циммерман схватил яблоко, чуть не сбросив вазу на пол. Несколько раз помахав им из стороны в сторону – Бигглсу пришлось увернуться, чтобы не получить краснобоким плодом по голове, – он все-таки смог найти собственный рот и, словно кляп, воткнул яблоко в зубы. Из уголков рта потекли струйки желтоватого сока. Циммерман наконец замолчал, но ноздри его продолжали раздуваться, выпуская на волю частое нервное посвистывание.

– Что у вас случилось? – уже спокойней поинтересовался Моратти.

– Он спутники просрал, – подал голос сидящий в кресле рядом с Мельхиором Тео.

Циммерман бросил полный ненависти взгляд на Бигглса, с хрустом откусил почти половину яблока, вынул его, наконец, изо рта и присел на стул возле стола для совещаний. Он смотрел прямо в глаза Моратти, не сводя взгляда, и сосредоточенно жевал, а потом проглотил недожеванный кусок, явно ставший ему поперек горла, и резко кивнул, соглашаясь со словами Бигглса. Похоже, ненависть к Тео немного привела его в чувство.