— Я бы сказал, что за мной.

— Давай я высажу тебя у ближайшей станции метро. Позвони мне на мобильник, когда доберешься до квартиры, и я приеду.

— Что, если они так и будут за тобой кататься?

— Тогда я просто поеду домой, ты ведь все равно сможешь мне позвонить.

В тот момент я почти любил ее.

У следующей станции метро Энн-Мари притормозила. Я выскочил из машины и не оглядываясь побежал вниз по лестнице.

Позже Энн-Мари рассказала мне, что как раз в момент моего рывка мы были скрыты от «мерседеса» автобусом. Люди в машине, которых она назвала головорезами, заметили, что меня нет, только через две сотни ярдов — когда я давно уже ехал в поезде.

Хотя непосредственная физическая угроза моей жизни миновала, мое беспокойство возросло. Мне удалось ускользнуть, а что будет с Энн-Мари?

Все мои вещи остались в ее машине, включая, о черт, сумку с пистолетом.

Но у меня не было времени долго размышлять об этом — или все получится, или нет. Вместо этого я сосредоточился на том, чтобы незаметно пробраться в квартиру Лили. Поскольку было ясно, что в метро за мной никто не последовал, я поехал напрямик в Ноттинг-Хилл. Но, выйдя из подземки, я добирался до квартиры окольными путями. Убедившись, что за мной не следят, я пробрался через парадную дверь.

Оглядевшись вокруг и удостоверившись, что все в порядке, я позвонил Энн-Мари.

— Все нормально, — сказала она. — Я от них оторвалась.

— Как? — спросил я.

— Хватит уж меня недооценивать.

Этот эпизод, похоже, ее немного переменил: она стала больше контролировать ситуацию — правильнее воспринимать меня, наши отношения.

— Ты можешь приехать, — предложил я, — если хочешь.

— Спасибо, — поблагодарила Энн-Мари.

Она подъехала через полчаса, и мы занесли мои вещи в квартиру.

— Тебе здесь наверняка немного не по себе, — проговорила она, оглядывая гостиную.

Я объяснил, что мне было действительно не по себе в мое предыдущее посещение квартиры.

Энн-Мари осмотрела кухню с таким видом, как будто выбирала квартиру для покупки.

— Знаешь, — произнесла она, — я никогда не ощущала здесь присутствия Лили. Очень уж эта квартира, как бы это сказать… Не похожа на нее.

Мне не понравилось это наблюдение, тем более что оно соответствовало истине. Вкусы Лили всегда были довольно случайны. Все, что было модным в данном месяце, оседало в нашей квартире. В ее квартире. Меня испугало, что Энн-Мари может быть такой проницательной.

— Лили вечно была занята, — сказал я. — На обустройство дома у нее не было времени.

— Занята не совсем то слово, которое я искала. Я знаю, что она была занята.

Мы прошли в спальню.

Я лег на постель в надежде, что Энн-Мари присоединится ко мне и все упростит. Она этого не сделала. Вместо этого она открыла дверцу одного из стенных шкафов.

— Боже, — сказала она. — Вся ее одежда.

Некоторое время она просто водила рукой по вешалкам и щупала ткань, периодически одобрительно хмыкая или завистливо посвистывая. Затем Энн-Мари повернулась ко мне и, посмотрев прямо в глаза, спросила:

— Ты все еще любишь ее?

Ох уж мне эти вопросы.

Я попытался прикинуть, насколько рискованно будет ответить: «да» (плач, утрата контроля над собой, расстроенные чувства Энн-Мари); и каждая секунда этих размышлений выдавала меня с головой. Энн-Мари получила выигрыш во времени, чтобы захватить инициативу.

— Не бойся признаться в этом, — проговорила она, как-то совершенно несексуально присаживаясь на край кровати. — Я и сама вижу.

(«Несексуально». Несексуальнее просто быть не могло — разговаривать с почти любимой девушкой о бывшей любимой девушке, к тому же мертвой.)

— Лили была…

Энн-Мари ждала продолжения. Я знал, о чем она думала: возможно, я любил Лили (а может, и продолжаю любить), но мне так и не удалось по-настоящему ее узнать. Если бы я знал ее, мне бы было что сказать о ней, и тогда нам бы казалось, что Лили жива и находится где-то в соседней комнате: нам было бы слышно, как скрипит и попискивает полированная сосна под ее ногами; мы бы ощущали сладковатый дымок ее только что зажженной сигареты; мы бы слышали как она, по обыкновению монотонно, напевает что-то себе под нос. Но в этой квартире в этот конкретный момент Лили была абсолютно, бесповоротно мертва — и умирала еще раз — из-за моей неспособности хоть немного ее оживить.

Внезапно, подчинившись какому-то суеверном чувству, я вскочил с кровати и метнулся к одному из стенных шкафов. Где-то в глубине души я был уверен, что за этой белой дверцей я найду скелет Лили — не гниющий или покрытый остатками плоти, а чистый и свежий, как анатомическая модель.

Я распахнул дверцу шкафа.

И тут же оказался окружен запахом Лили: Лили полуживой и полумертвой. Внезапно Лили возникла рядом, со всем ее эгоизмом. (Эгоизм и был тем скелетом, который скреплял воедино ее прекрасную плоть. Если ее скулы были мечтой фотографа, то под кожей крылся настоящий кошмар.) Ее присутствие ощутила и Энн-Мари — оно проявилось через мою душевную муку, как проявляются кости на рентгеновском снимке. Добиться скелетоподобной худобы всегда было единственной подлинной амбицией Лили, и теперь она достигла желаемого сразу в двух измерениях: здесь, в наших умах, и там, в могиле.

Когда я обернулся, Энн-Мари смотрела на меня с неподдельной тревогой в глазах. Мне нужно было как-то объяснить свой безумный прыжок из кровати.

— Хочешь что-нибудь примерить? — предложил я как можно более непринужденным тоном.

Энн-Мари встала и подошла ко мне.

— А можно? — по-детски спросила она.

Я не ожидал, что она захочет надевать одежду Лили.

— Правда хочешь? — уточнил я.

— А что бы ты хотел, чтобы я надела?

Если уж все равно тошнит, то можно подстегнуть рвоту: я достал из шкафа платье от «призрака».

— Надень это, — сказал я.

— Это? — переспросила Энн-Мари, явно польщенная тем, что я выбрал одно из дорогих платьев от настоящего модельера.

— Да.

— Хорошо.

— Давай надевай.

— Выйди.

Голые полы и стены спальни свели наш разговор к коротким, отрывистым репликам.

Через гостиную я прошел на кухню, чтобы налить себе воды. На самом деле мне хотелось чаю, но нельзя было исключать возможность, что Энн-Мари решит заняться любовью в одежде Лили. За это время чай мог остыть, и мысль об этом почему-то казалась мне невыносимой.

Я пытался понять, почему и зачем предложил ей примерить одежду Лили; мне казалось, что отчасти я хотел — в очередной раз — унизить Энн-Мари. По тому ощущению, которое ее бедра оставляли в моих руках, и по тяжести ее тела, когда она прижималась ко мне или садилась на мой член сверху, было понятно, что она на несколько размеров крупнее Лили. Но если бы ее унижение было моим подлинным мотивом, то мне нужно было бы выбрать платье из модельного периода Лили, когда она была худее некуда. (Большая часть веса была спущена в унитаз, и лишь несколько фунтов смыты в плавательном бассейне.) Платье от «призрака» было довольно просторным. Оно должно было вполне вместить и даже выгодно подчеркнуть округлости Энн-Мари.