— Разве он не знает, для чего уль-уйцы похищают людей? Им все равно, молодой или дряхлый.

Донг перевел. Старик как будто смутился, снова взял плошку, стал прихлебывать. И явно не имел желания отвечать на вопрос.

— Это были не уль-уйцы? — догадался Мурманцев.

После того как вопрос был переведен, китаец медленно склонил голову в знак согласия, поставил чашку на пол, скрестил руки на груди.

— Спроси его, почему он так решил.

Старик выслушал Донга, отвернулся и бросил несколько резких, отрывистых слов.

— Он сказал: это были русские, — растерянно произнес Донг.

— Переведи ему, — жестко проговорил Мурманцев, — мне нужно знать все. И пусть смотрит мне в глаза.

Китаец нехотя повернул голову, но в глаза Мурманцеву упорно не смотрел.

— Он говорит, это были русские, потому что он узнал язык. Он говорит, что учился в школе и умеет писать. В деревне он самый грамотный после старейшины и знает слова из других языков.

Похвальба старого китайца звучала жалко.

— Пусть скажет что-нибудь по-русски.

Донг перевел требование.

Старик выпрямился, облизнул губы, погладил сверху донизу свою длинную бороду. И произнес:

— Трасите, дасидани, сарь, Моска, одьин, дыва, тыри, амба, осинь плехо, посел на фиг.

Китаец замолчал, очень гордый собой.

Мурманцев раздраженно вытер пот, лезущий в глаза, и поинтересовался:

— И какие из этих слов он слышал от черных халатов?

Старик разразился речью, в которой под конец Мурманцев уловил сочетание «на фиг».

— Он сказал: они не очень много говорили, и сначала он не знал, кто они. Их кожа была не желтой, а коричневой, как от солнца. Когда того человека, который пришел в трюм, позвали сверху, он крикнул в ответ слово «на фиг». Старик знает, что это слово означает ругательство. Русское ругательство.

Мурманцев задумался. С одной стороны, лингвистические познания невежественного рыбака не могли вызывать доверия, все это выглядело чересчур смешно. С другой — старика намеренно оставили в свидетелях. Предположение, что человек в черном халате пожалел его, не стал выдавать — весьма сомнительно, учитывая контекст. Поэтому ничего случайного в действиях этих людей быть не могло. Если свидетелю — сознательно оставляемому — подкидывают зацепку для тех, кто будет расследовать дело, значит, это действительно было слово «на фиг». Даже если бы старик не знал выражения «посел на фиг» — его должна была узнать русская сторона, проводящая следствие. Мурманцев сообразил, что забрался в тупик. Очередная бессмысленность. Для чего сообщать — или внушать — русской стороне, что похищение совершено русскими? Не мог ли старик чего-то напутать?

— Попроси его еще раз сказать это слово, — обратился он к Донгу. — Поотчетливей.

Старик повторил. Потом еще раз. И еще. Как старая заезженная пластинка на древнем патефоне. И каждый раз тянул букву «и», гундосил на «г». При четвертом повторе Мурманцева осенило.

— Nothing. Nothing. Это сказал тот человек?

Китаец кивнул, явно не почувствовав никакой разницы.

— Лингвист хренов, чтоб тебя… — вырвалось у Мурманцева.

Он поднялся с циновки и махнул Донгу.

— Идем.

Старый китаец проводил их взглядом, в котором смешались наивная деревенская хитрость, пренебрежение и почтительность. Потом снова взялся за свою плошку с непонятным варевом.

На улице перед домом все еще сидела дочь старика, видимо, решив провести тут целый день, горюя и злобясь. Младенца при ней уже не было, но из выреза рубахи по-прежнему выглядывал коричневый сосок. Мурманцев порылся в кармане, вытащил бумажку в пять рублей и сунул в руку женщине. На местные юани их можно было обменять в любом магазине. Она приняла деньги молча, даже не подняла голову.

Китайчат вокруг «Ягуара» как будто прибавилось. Они дружно гомонили, цокали языками и тыкали в машину пальцами. Донг грозным голосом отогнал их, впрочем, недалеко, на несколько шагов, и, открыв дверцу, снова убрал верх. А на выезде из деревни просигналил на потеху самым отчаянным мальчишкам, бегущим следом.

Назавтра Мурманцев вылетел обратно в Шанхай. Теперь у него были доказательства появления на мировой сцене новой силы. Не Империя, не Урантия. Погрязшее в регулярных военных переворотах Уль-У вообще не в счет. Именно третья сила.

Желтые пески Китая внезапно переходят в зеленеющие поля риса, поля сменяются перенаселенными деревушками, в которых кажется, что люди живут не в домах, а между домами. Скопления деревень вдруг превращаются в окраину большого города, бамбуковые хижины становятся каменными скученными постройками, дома по-прежнему не вмещают людей. Потом город остается позади, и снова идут поля, пески, изредка встречается древний буддийский монастырь, молчаливо-неприветливый, покинутый — жизнь из них постепенно высосал дзен-ислам. Впереди, в тысяче километров на север, тянется Великая китайская стена, но до нее еще далеко.

И нигде, даже на лесных дорогах, даже в желтых сухих песках не найти здесь уединения. Как будто Бог заключил со здешним народом еще один, негласный завет, повелев китайцам усиленно плодиться и размножаться.

Но странник не ищет уединения. Напротив, повсюду, где ступает его нога, он притягивает к себе людей, как магнитом. Он один — и, может быть, его снедает горечь потери. Но печаль его не мрачна, она озарена славою, и странник для того ищет многолюдства, чтобы поведать об этом. О славе Божией, в лоно которой ушли двенадцать самурайских дев, победившие Зверя.

Этот странник — Крестоносец, оставивший свой крест на Краю Земли.

…Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего, когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною…

Капитан рыбацкого баркаса, черноглазый не то турок, не то араб, подобрал его по уговору там же, где высадил, через три недели. Все это время крошечная посудина пряталась от урантийских морских патрулей в прибрежных скалах. Рыбаки занимались своим прямым делом и ждали обещанного щедрого вознаграждения, просаживая в карты друг другу свою будущую долю. Когда Крестоносец вернулся, они искренне жалели самурайских дев и даже устроили моряцкие поминки. При этом, конечно, не могли скрыть пристального интереса к увесистому мешочку, который странник передал капитану сразу по возвращении. В мешочке было примерно полторы сотни унций чистейшего золотого песка, в чем капитан мог незамедлительно убедиться, запершись в своей каюте. Крестоносец и легенды не обманули. В воображении капитана нарисовались барханы золотого песка… Вот только двенадцать вооруженных острейшими мечами самураек сложили головы на этих барханах. Как-то раз капитан видел, как две из них упражнялись на палубе ради развлечения. От одного только мелькания в воздухе свистящих лезвий у него закружилась голова. Кое-кто из команды даже блеванул. Эта дикая пляска с мечами была сродни морской болезни. И вот нашелся некто, вернее, нечто, одним махом сгубившее сразу дюжину пляшущих живых мечей. Золотой песок с Края Земли стоил дороже самого себя…