– Да, – пробормотал Володька, а сердце сжалось от того, что скоро – нет, не сегодня, сегодня нельзя – должен он будет разрушить все Тонины надежды. Юлькин отъезд на фронт, да еще на Калининский, добавил ту последнюю каплю, которая и перевесила чашу весов, – все стало на свое место. Выбор был сделан, и после этого уже было не так трудно идти к Степановой.

– Разогрелось, – сказала Тоня, сходив на кухню и принеся еду.

– Что-то не хочется…

– Это мясные консервы, – с ударением на "мясные" произнесла она и поставила перед Володькой сковородку, а потом вдруг, вскинув на него глаза, вздрогнула и прошептала: – Что произошло еще, Володя?

Володька поднял голову, столкнулся с Тониным вопрошающим взглядом и уткнулся в сковородку. "У человека не одно "надо"," – вспомнились ему слова Сергея.

– Я был у Степановой, – с трудом произнес он.

– Зачем?! Я же просила тебя!

– Это было необходимо, Тоня.

– Стало легче? – спросила Тоня.

– Не знаю, – пожал плечами Володька. – Наверно, легче.

– Тогда – слава Богу. – Она облегченно вздохнула.

Володька посмотрел на часы и резко поднялся.

– Мне пора.

– Нет, нет! Не уходи! – бросилась она к нему. – Ты так мало был у меня!

– Я все оставшиеся дни буду только у тебя, Тоня… Только у тебя. И вообще… спасибо тебе… Без тебя мой отпуск прошел бы пусто, скучно, а с тобой было хорошо… очень хорошо. Ну я пойду. Я все время буду у тебя, все время… – Володька медленно отступал к двери.

– Володька! – остановила его Тоня. – Поклянись мне, что никакого сумасбродства. Поклянись! Иначе не отпущу! – Тоня схватила его руку и крепко держала.

– Да, Тоня, никакого сумасбродства… Я приду утром и буду весь день, приду…

До Зубовской он бежал… Троллейбус, на который он сел, был пуст. Видимо, последний. Синие лампы еле-еле освещали салон неприятным мертвым светом. От Самотеки Володька пробирался дворами, благо они стали проходными – все заборы были сожжены зимой москвичами, – наступил уже комендантский час, и он боялся наткнуться на патруль.

Домой он вернулся в первом часу.

– Я думала, ты уже не придешь, – встретила его мать облегченным вздохом. – Будешь пить чай? Я тоже выпью с тобой.

Володьке показалось, что матери хочется поговорить с ним, и он согласился. За столом она часто поглядывала на него тем мучительным вопрошающим взглядом, от которого Володьке было не по себе. Он знал, о чем спросит его сейчас мать, и он внутренне сжался.

– Володя, отъезд Юли… – начала мать.

– Не знаю, мама, не знаю, – резко прервал Володька и поднялся.

* * *

На другой день отправился Володька на Домниковку – надо с Егорычем проститься, да и с Надюхой. Неудобно получилось – не заходил к ней с того раза…

Егорыч сидел во дворе на скамеечке – сумрачный, вялый, смолил самокрутку.

– А, лейтенант… – как-то равнодушно поприветствовал он Володьку. – Чего не заходил? Поминала тебя Надюха…

– Дома она? – спросил Володька.

– Нет, на работе.

– Передай ей привет тогда.

– Что привет? Зашел бы, приласкал… Пожалела она тебя тогда…

– Понимаешь, Егорыч, не успею я… А потом… Ты передай ей, что встретил я… ну одну свою девушку… Она поймет.

– Чего не понять – побаловался, и в сторону. Нехорошо, браток. Она ж не такая, чтоб с каждым… Значит, понравился ты ей.

– Ты передай, она поймет…

– Поймет не поймет, мое дело маленькое, передам… – Егорыч затянулся и выплюнул цигарку. – Знаешь, не вышло у меня с этой торговлей, черт бы ее подрал. Из-за нее, проклятой, привык к стаканам… День не выпью – сам не свой. Вот какое дело, брат, получилось. – Он подрагивающей рукой вынул платок, отер пот со лба. – На работу сейчас устраиваюсь. Хоть какое дело но буду делать. Когда уезжаешь-то?

– На днях…

– Ну что ж, бывай… Хочешь, я тебе про один канал расскажу? На прощальный вечерок водочки-то нужно достать… Так вот, иди в бывший Елисеевский и прямо к директору – так и так, пришел конец отпуску, а выпить на дорожку нечего. Он тебе сразу – платите в кассу шестьдесят рубликов, ну а когда ты чеки выбьешь, он тебе из собственного сейфа две бутылки. Понял? Мировой мужик… Только по второму разу не вздумай – прогонит.

Володька поблагодарил за "канал", хотя знал, что никакой водки добывать он не будет: не до нее как-то. Попрощался с Егорычем, который напоследок расчувствовался, жал Володькину руку и приговаривал:

– Ты поосторожней там… Что ни говори, а береженого и Бог бережет, хотя и понимаю – от судьбы не уйдешь. Но ты все же подумай и о себе, и о ребятках своих… Наобум и на авось воевать негоже.

– Я понял это, Егорыч… Понял…

* * *

Осталось до перекомиссии пять дней… Рана на Володькиной руке давно затянулась, пальцы работали, правда, чуть больновато было, когда кисть сильно сожмешь, но врач сказал, что отпуск ему не продлят – годен Володька к дальнейшей войне.

Начальник штаба Тониного отца должен был приехать сегодня вечером. Так как никто не знал, когда он поедет обратно, – вероятно, что завтра утром и уедет, то прощальный вечер Тоня решила устроить сегодня.

Володька лежал в своей маленькой комнатке при кухне с раскалывающейся от боли головой. Уже второй день ломило голову, видать, оттого, что мучило Володьку – как он скажет матери и Тоне о принятом решении. Не думал он, что будет это таким трудным. И не раз всплывали в памяти слова Сергея о том, что у человека не одно "надо".

Из кухни, где хозяйничали мать и Тоня, до Володьки доносилась часть разговора.

– Знаете, Ксения Николаевна, мне сейчас даже хочется, чтоб Володя поскорей уехал к отцу. Меня не пугает разлука, лишь бы он был там… Все время кажется – что-то случится, что-то случится…

– Что может случиться, Тоня? – успокаивала мать.

– Не знаю… не приедет папин сослуживец или еще что-нибудь…

Для Володьки каждое слово – будто удар по голове, и он закрывал уши руками…

Потом он слышал, как пришел Сергей, поздоровался, спросил, где Володька, передал что-то из продуктов, бросив: "Тут кое-что к столу", – а затем, видно, присел на кухне и со вздохом сказал:

– Вот и пролетели сорок дней…

– Именно пролетели, Сережа… А они были очень нелегкими и для меня и для Володи. Он так ничего и не рассказал мне о фронте, но я о многом догадалась сама… – Мать тоже вздохнула.

– В Володьке слишком много психологии, – заметил Сергей.