звоном медным не слышу ничего. И когда звон становится невыносим, зеркало лопается изнутри. Оно разлетается мелкими осколками, я только и успеваю, что глаза закрыть да руку вскидываю, в которую стекло впивается.

Твою ж…

Помогла, называется.

Зато звон стихает. И все стихает. И в этой тишине слышно сиплое натужное дыхание. Чье? Не знаю. С трудом отрываю руку от глаз. Крови сколько… порезы неглубокие, но много. И не только у меня.

— Ой, — Марика трогает пальцами лицо и кривится так, что того и гляди расплачется. — Что… я… я…

Взгляд её растерян.

Ну она явно уже не там, где была. Где бы она ни была. А я подползаю к мальчишке и трогаю его за руку. Теплая. Пульс бы еще нащупать, потому что если он… живой. Пульса не слышу, но слышу как стучит в груди его сердце. А еще он от моего прикосновения вздрагивает. И глаза открывает.

Открывает и смотрит.

На Марику.

И взгляд такой… шальной, безумный слегка.

— Ты… красивая, — он шепчет едва-едва слышно. — К-красивая… я… г-гховорил ему, что… с-сокровище найдем… найдем… н-нашли.

— Дивьян! — этот крик заставляет меня вздрогнуть и окончательно очнуться.

Что бы я там ни сотворила, это помогло.

А вот змейка потерялась… или нет, я увидела блеск чешуи на запястье Марики.

И на втором, Дивьяновом.

Не потерялась. Я хотела связать их, чтобы вытащить мальчишку, вот и связались. Силой моей. И змейкой, чем бы она ни была. Жаль, конечно, подарок. Но зато они живы.

Оба.

И я жива.

И это же хорошо. Отползаю. Кто-то помогает подняться. Гор? Он хмур.

— Вы целы?

— Вполне, просто стеклом посекло.

Повезло, что в глаза не попало. Да и вообще повезло. Нет, надо что-то с этим делать… в смысле не с моим стремлением помочь, а с тем, что помогать лезу, не разобравшись.

Учиться…

У кого и чему?

— Боги, — голос Цисковской заставил вздрогнуть. — Вас совершенно невозможно оставить без присмотра…

Меня ощупали.

И отпустили.

И каплей силы не поделилась, хотя могла бы… но с другой стороны, кто я? Вон, над мальчишкой склонилась, хлопочет. И отец его что-то слушает. И матушка.

— Пойдем отсюда, — тихо сказала я Гору.

— А…

— К нему тебя все одно сейчас не пустят.

— Да. Наверное. Отец… его считал, что это я виноват.

— Ты его силой тащил?

— Это его идея была, — Гор не отпускал мою руку. А рядом Свята встала, и Мор. И как-то стало тепло. Мор и платок подал, пусть мятый и кажется, карамелькой пахнущий, но все одно спасибо. — Он… сказал, что место одно почуял. У него отец из полозовичей. Чует иногда сокрытое…

Мы вышли из палаты.

Люди в черном останавливать не стали. Их больше волновало то, что в палате происходило.

А мы…

— Мне бы воды умыться, — сказала я.

— Тут внизу фонтанчик есть, — Свята нервно оглянулась. — Питьевой. Или в туалет можно.

— Див и предложил… сказал, что точно что-то есть, но один не справится. Я деду хотел сказать…

— Не сказал?

— Див… он смеялся, что я со всем к деду. Что как маленький.

Подростки.

— И еще, что если дед узнает, то запретит. Или сам полезет, заберет. А оно наше. Только.

— А металлоискатель? Твой отец говорил, что ты его сделал.

— Да не совсем, чтобы сделал. Там простая такая схема. Та штука, которую Див нашел, она не из металла. И я тоже почуял, но смутно так. И он тоже… вот. Я и подумал, что если поработать, то можно перенастроить. Ну, чтоб на силовые потоки реагировал. Только… не помню. На самом деле не помню. Помню, как мы поехали.

— Без нас, — проворчал Мор.

— У тебя тогда… ну, дядька Мирослав забрал… сказал, что… период сложный.

— Это да. Но могли бы и подождать.

— И было бы трое лежащих, а не двое, — резко осекла я. — Извини.

— Ты права, — Гор потряс головой. — Я должен был сказать… спросить… а мы полезли. И вот.

Тут я промолчала.

А умылась в туалете, благо, имелась вода. Да и почистилась, оно несложно, когда сила есть. Стоило закрыть глаза, сосредоточиться, и тело само сделало.

Ведьму сложно убить.

Тем паче стеклом. Хотя да, попади в глаза, пришлось бы помучиться. Но нет, опять повезло.

А змейку все одно жаль.

Или нет?

Я снова отерла лицо. Раны пусть не затянулись до конца, но хотя бы не кровят. К вечеру только бледные пятнышки от них останутся. А к утру и это пройдет.

Хорошо, когда сила есть.

Глава 42

Следователь, которого сопровождал княжич Лютобор, отыскал меня ближе к вечеру. Был он вежлив, степенен и спокоен. И вопросы задавал такие… общие.

И меня выслушал весьма внимательно. Беседу, правда, записал на диктофон, сказав, что для расследования надо. Ну мне не жалко.

Протоколы, к слову, мне уже готовые протянули.

Я прочла и подписала.

— Дело пока не закрыто, — следователь поглядел на княжича, который просто сидел в стороночке, делая вид, что он здесь лицо совершенно случайное. — Однако, сколь мне кажется, претензий со стороны закона к вам не будет. Напротив…

Правда, что именно «напротив» он не сказал.

Вежливо откланялся.

А вот Лют остался.

И в холодильник полез.

— Извини…

— Когда нервничаешь, то ешь много?

— Это да… будешь?

— Буду.

Сила возвращалась, но как-то медленно, и оттого ли, от чего иного, но я снова чувствовала себя вялой и сонной. Есть и то не слишком хотелось. Тянуло не спать, скорее уж забраться в кресло, обнять себя и сидеть, сидеть, не шевелясь.

Я и забралась.

И не заметила, как кто-то набросил на плечи плед. И даже, кажется, задремала, потому что, когда проснулась, за окном было темно, а на кухне — пусто.

От княжича остался пакет с едой, что характерно, уже знакомый, от княжеского повара.

И записка.

«Не решился будить. Вынужден отъехать. Буду, как только смогу».

Я перечитала её трижды.

Вздохнула.

И доползла до стола. Сонное оцепенение никуда не делось. То ли нервы это, то ли просто усталость накопилась, а может, что-то еще… главное, ела я, не особо разбирая, что именно. И поев, добралась до постели, в которую и рухнула.

Спала опять без снов.

А разбудил меня телефон. Тренькнула СМС-ка.

«Приходи. Есть разговор. Афансьев».

Надо же, объявился.

Я села.

Потянулась. За окном светало. Время — начало седьмого. Но я, кажется, в кои-то веки выспалась. Значит… значит, надо идти. Главное, можно не уточнять, куда.

Сама знаю.

Луг. Лес. Все знакомое до боли. И тень дуба падает на плечи. А с нею — и прохлада. Шелестят листья под ногами, и над головой тоже.

Иду.

Переступаю через корень, который змеею выскальзывает из-под земли, чтобы в землю же уйти. И дохожу, глажу ствол, удивляясь бархатистости коры. А потом замечаю человека, который сидит на одном из корней, прислонившись спиной к стволу. Глаза его прикрыты и человек кажется спящим.

Но он не спит, я знаю.

И он знает.

— Привет, Ласточкина, — голос Афанасьева глух. — Неплохо выглядишь.

— Спасибо. И… здравствуй, наверное.

Мне не страшно.

Неловко немного, будто я случайно подсмотрела за… сама не знаю, зачем.

— Поговорим? — я осматриваюсь и нахожу еще один корень, на который удобно сесть. А можно сразу и на листья, они сухие и мягкие, что перина. — Давно ждешь?

— Не особо.

Глаза у него уставшие. И сам он тоже устал. От лет прожитых, от жизни. Я зачерпнула листья, подняла их и позволила упасть.

— А если бы я не пришла?

— Ты же пришла, — Афанасьев пожал плечами. — Ты изменилась.

— Пожалуй.

— Это хорошо. Все меняются.

— И ты?

— И я.

— Расскажи, — прошу, не требую, потому как не имею права требовать что-то. Но Афанасьев тяжко вздыхает. И руку свою прячет под выцветшую джинсовку. Ткань почти белая, а кожа — смуглая. И это режет глаз.

— Сложно… ты, извини, что так… — он провел ладонями по волосам. Короткие. И седые. Сквозь седину просвечивает темная же кожа головы. — Получилось.

— Я не в обиде.

Да и вправду, чего обижаться?

— Сейчас, — Афанасьев привстал и вытащил из-под куртки пластиковую папку, которую мне протянул.

— Что это?

— Документы. На дом. Дарственная и все такое… оно, конечно, и так твой, но с документами, знаю, тебе будет спокойнее.

Папка повисла в воздухе.

— Бери, бери… я там все одно жить не смогу. А ты, гляжу, и прижилась. Дом хороший, старый… ему помощь нужна.

Улыбка у Афанасьева виноватая.

— Тут все по закону… если не веришь, к князю сходи.

— Верю.

Брать все-таки как-то… не знаю.

— Ты его продать мог бы.

— В теории, конечно, да, — не стал спорить Афанасьев. — Мне и предлагали. Еще когда Наины не стало, так Цисковская вышла. И дом купить хотела, и землю, и все-то…