* * *

– Люди, милые люди, ради бога, помогите! Ой, что делать-то, что делать нам? От поезда отби-ились, с голоду помираем, последние деньги украли-и… Ой, помогите, ради господа бога, кто-нибу-удь…

Усталая, худенькая рыжая девочка лет четырнадцати, ведя за руку белоголового мальчишку, бродила по базару города Брянска. Ветер гонял по рядам сухие листья, морщил лужи, в которых торжественно плавала шелуха семечек и отражались быстро бегущие по холодному синему небу облака. Народу на базаре было много, все толкались, спорили, торговались, ругались о цене, и на девочку с братом никто не обращал внимания. Наконец она остановилась возле прилавка с солониной и салом, за которым, грозно нависнув над своим добром, восседала монументальная тётка в красном платке.

– Идите, идите отселева, неча стоять! – прикрикнула она на девчонку, которая присела было отдохнуть на деревянный столбик у её прилавка. Та неловко вскочила, оправляя потёртую юбку, подняла на сердитую тётку прозрачные, полные слёз глаза.

– Тётушка, не сердитесь, ради Христа… Я посижу немножечко и уйду, ноги уж не держат… Господи, боже ты мой, что же мне делать?.. Васькаа, да не хнычь, пожалуйста, нет у меня ничего дать тебе…

– А вы откеля будете? – заинтересовалась тётка, слегка обезоруженная безобидным видом попрошаек.

– Ехали в Москву из Новочеркасска, от поезда отстали… А там все вещи остались, все до единой! – Девчонка вдруг залилась слезами. – Ой, ну что же мне теперь дела-а-ать… Тётушка, вам часы золотые не нужны?

– Че-ево?! – опешила тётка. – Каки таки часы?! Краденые, что ль?

– Да вы бога побойтесь! – всхлипнула девочка. – Часы семейные, дорогие… Уцелели оттого, что я их на шее носила, а так бы… О-о, если бы мама знала, что я бабушкины часы продаю-то… Но что же делать-то, господи?! Брат со вчерашнего дня не емши…

– Покажь. – Тётка протянула руку. Девчонка, помявшись, нехотя вложила в эту красную, влажную от пота ладонь изящные золотые часики-кулон, украшенные мелкими аметистами. Тётка хмыкнула, повертела в пальцах часики, полюбовалась на игру камешков на низком осеннем солнце. Девочка следила за ней заплаканными, несчастными глазами. Мальчик хмурился, поглядывал куда-то в сторону, рыл босой пяткой липкую грязь.

– Сала кусок дам, – решила тётка.

– Да как можно! – всплеснула руками девчонка. – Это же золотые часы! Нет, как хотите, я…

– Ну и дохни с голоду, буржуйское отродье! Ишь какая подошла! А ну как я чичас закричу, что часики-то хапаные?!

– Да вы взгляните на них получше! Можете попробовать на зуб, они же золотые с камнями! И вот тут ещё…

– Я, красавица, твои часики возьму! – вклинился вдруг в разговор молодой, певучий голос. Цыганка лет двадцати, в рваной линялой юбке, дочерна смуглая, горбоносая, подошла к прилавку, весело блестя озорными глазами. Кофта её была ещё хуже юбки: с полуоторванным рукавом и обвисшим бахромой краем, – но из-под неё весело выглядывала нитка красных коралловых бус, а на голове цыганки красовался совершенно новый жёлтый платок.

– Хорошие часики, вижу! У меня на золото глазок намётанный! Дура ты, тётка, со своим салом, из-за жадности барыша не видишь – ну и к чёрту тебя! Красавица, пойдём, я тебе во сто раз лучше цену дам! Пять рублей николаевских хочешь?

Девчонка смотрела сквозь слёзы недоверчиво. Тётка тоже заколебалась:

– Подождь-подождь! Милая, то ж цыганка, она ж тебя обманет, всё ихнее племя такое! Ишь пять рублей! Да пусть сперва покажет, есть ли они у ней! Да ты хоть в руки-то ей, дурёха, часы свои не давай!!!

– А ты отсохни, холера пузатая! – не осталась в долгу горбоносая цыганка, ловко прихватывая часики за цепочку и делая незаметный шаг в сторону. – Сама-то куда как умна – несчастному человеку кус сала за золото суёт! Я – обманщица, а ты, значит, святая?! Посмотрите, люди, на неё, у ней уж и крылья над задницей серафимовы проросли, сейчас в небеса вознесётся! У-у, жлобина, на сиротах наживаешься! Совесть за сало продаёшь! Миленькая, изумрудная моя, серебряная, ну её к лешему, идём со мной! Хорошую цену дам, не пожалеешь!

– Эй, дочка, не ходи с ней, обманет! – истошно заголосила торговка. – Я тебе сама рупь дам и мяса отрежу! Милая, не слушай эту ворону!

– Я ворона? Я – ворона?! – взвилась цыганка. – Да чтоб твои глаза подлые по твоему вонючему прилавку растеклись, чтоб твоё нутро вместе с твоим салом немытым стухло! Люди, посмотрите на неё!!!

Торговка и цыганка принялись ругаться на весь базар. Тётка разошлась так, что даже вылезла из-за прилавка и, уткнув кулаки в бока, принялась энергично наскакивать на цыганку. Но та лишь смеялась, открывая большие белые зубы, и отпрыгивала в сторону, дразня тётку часами в своей грязной руке. Девчонка, отставшая от поезда, следила за схваткой испуганными, широко открытыми глазами. И, слабо вскрикнув, едва успела отскочить, когда её чуть не снесла с ног пёстрая, орущая орда цыганок, налетевших вдруг из-за угла, – молодых, босоногих, чумазых. Они ураганом пронеслись мимо оставленного без присмотра прилавка, сметя с него куски сала и солонины, дёрнули за рукав подружку в жёлтом платке, и та умчалась с ними. Через мгновение их и след простыл.

– Ах, шалавы! Ах, паскудины, ах, сучьи дочери, чтоб им лопнуть!!! – взвыла тётка, кидаясь к своему осиротевшему прилавку. – Ведь всё похватали, всё как есть похватали, лахудры, да чтоб им!.. – Она затрясла кулаками, не в силах придумать надлежащей кары базарным воровкам. – А всё из-за твоих часов, проклятая… Что воешь? И часы спёрли?! Тьфу, дура, говорила ж ведь я тебе!

Рыжая девчонка плакала навзрыд, обхватив голову руками. Рядом похлюпывал носом и пацан. Тётка, матерясь, ревизовала остатки своего товара, а сирот уже обступила толпа сочувствующих.

– Что ж ты, дурочка… Смотреть надо! Из рук, коль продаёшь, ничего не выпускать!

– Эти галки – они завсегда такие! Золотишко увидали – уж из рук не выпустют!

– А у тебя, сталбыть, больше ничего и нетути?.. Ох-х, грехи наши тяжкие, когда только это непотребство кончится, что дети с голоду мрут… Ну, держи вот хоть сухарика…

– Бублик на, горе луковое! Да не реви впопусту, не вернуть уж…

– Отдёрни карман, семечек насыплю! Да на вот, дай мальцу молока попить! Не плачь, не плачь, обойдётся! Через два дня опять паровоз на Москву будет, попросись!

Им насовали сухарей, картошки, кто-то сердобольный дал даже две воблы. Девчонка, всхлипывая, поблагодарила, взяла за руку брата и неверной походкой, на ходу утирая слёзы, пошла к выходу из рядов. Ей вслед жалостливо щёлкали языками, качали головами, и только обворованная торговка всё ещё продолжала визгливо бранить всех цыган на свете и оттирать от грязи уцелевшие куски солонины.

Выйдя с базара и свернув в один из кривых переулков, девчонка вдруг решительно вытерла слёзы и ускорила шаг.

– Васька, да живее! Сопли-то подбери!

Пацан шмыгнул носом, широко ухмыльнулся и прибавил шагу. Они успели торопливо пересечь площадь с сиротой-постаментом без памятника, свернуть в пустую улочку с краснеющими над заборами кистями рябины… и навстречу им из переулка вывалила хохочущая стайка цыганок. Впереди была та самая, горбоносая.