– Так что ж ты тогда?! Я думал…

– Я тоже думала. – Симка вдруг болезненно зажмурилась, и Беркуло, увидев эту гримасу, умолк на полуслове. – Я тебе голову крутить не буду… Я тебя люблю. Только жить с тобой не смогу теперь, прости. И пробовать незачем. Потом только хуже будет, если уже с дитём от тебя убегу. Зачем тебе перед роднёй срамиться?

– Отчего ж… не сможешь? – Беркуло ничего не понимал. И глаз не мог отвести от её лица, которое казалось ему сейчас красивым, как никогда, повзрослевшим, грустным. – Симка, да что с тобой такое?!

– Не сердись. Я тебя не обманывала. Я просто раньше сама не знала, – медленно, словно через силу, выговорила она. – Дед мне говорил, бабка, другие все… да ты и сам говорил… А я не верила. Думала – раз люблю, значит, на всё плевать. А выходит, нет…

– Да про что ты, зараза?! – Не выдержав, Беркуло заорал на всю степь. Но взгляд мокрых от слёз Симкиных глаз осадил его, как лошадь на скаку.

– Про то, что ты людей убиваешь. Молчи! – вскинула она руку, хотя Беркуло, ошеломлённый, и не думал ничего говорить. – Молчи, я знаю, что скажешь! Что ты меня упреждал… ещё тогда, у нас в таборе! Я помню… И на тебе греха нет никакого… Что делать, коли вы такие – кишинёвцы… – Беркуло вздрогнул, поднял голову, собираясь возразить, но Симка снова остановила его резким жестом. – Молчи. Я же сказала – не твоя вина. Мне! Мне самой думать надо было! Перед тем, как слово дать. Но я ведь знать не знала, пойми… Я в жизни раньше не видала, как это – когда в человека стреляют, а он падает! Я тогда поняла, когда там, в степи… Когда вы в красных палить начали, а они – в вас! Когда Сенькиного командира убили… Беркуло, милый, ты ведь не знаешь, какой он хороший человек был, хоть и гаджэ! А вы его… И других тоже… И я видела, своими глазами видела, и кровь эту видела, и остальное!.. Дэвлалэ-э… – Симка вдруг горько расплакалась, уронив растрёпанную голову на колени и сжав её руками.

Беркуло не пытался успокоить её. Когда рыдания немного поутихли, он мрачно, сквозь зубы спросил:

– Думаешь, твои лолэ[75]святые? Никого на этой войне пальцем не тронули?

– Да знаю… – слабо отмахнулась она. – Но они – гаджэ, пусть что хочут творят, нам, цыганам, какое дело? Мы людей отродясь не убивали, мы – русска рома! А вы…

– Дура… – Страшная боль, сжимающая горло, мешала говорить, и Беркуло мог выжимать из себя лишь короткие, отрывистые фразы. – И лошадники твои – дурни. Боитесь нас, вот и нагородили себе… Мы не убивцы, это вы сами выдумали! Воры – да, но людей не убиваем! Нечего брехать, коль не знаешь!

– Да ты же сам мне говорил!..

– Да сдуру говорил, врал… – Он отвёл глаза. – Сроду я никого не убивал. Никогда.

По звуку Беркуло догадался, что Симка подползла к нему вплотную, но посмотреть на неё он не мог. Помедлив немного, она встала, обошла его и уселась напротив, и теперь уже было не отвернуться.

– Зачем ты врёшь? – шёпотом спросила она, приблизив прямо к лицу Беркуло свои огромные глазищи. – Зачем ты мне врёшь? Зачем ты ТАК врёшь? Я же видела, своими глазами видела!..

– Что ты видела? – не поднимая взгляда, хрипло спросил он. – Что ты там из-под своей телеги видела?! Ну?! Я тебя спрашиваю – отвечай!!!

Испуганная переменой его тона, Симка молчала.

– Говори, что присохла? Меня видела?! Как я в твоего красного командира стрелял, видела?!

– Беркуло, бог с тобой, не кричи! Я с перепугу, правда, ничего не видала… Чуть сама собой в землю не зарылась… Но ты ведь был там! Был! С ними! И стрелял!!!

– Ни черта я не стрелял, – стиснув зубы, через силу выговорил Беркуло. – Кабы стрелял – брат живой был бы.

– Что?.. Там твой брат был? Его убили?! Это тот, молодой, чёрный, красивый такой?! – С коротким всхлипом Симка обхватила его за плечи. – Беркуло, да расскажи же толком!..

Он молча, с усилием, нарочно делая Симке больно, оторвал от своей рубахи её тонкие руки. Полез за пазуху, вытащил и швырнул на землю злополучный «наган».

– Помнишь, что я тебе говорил? Про семь пуль помнишь?!

– П-п-помню… – Симка смотрела на него, и глаза её были круглыми от ужаса. – Беркуло, что с тобой?!

– Смотри. – Он дёрнул затвор револьвера, открыл барабан, и пули покатились на колени взвизгнувшей Симки. – Помнишь, сколько их быть должно? Считай! При мне, сейчас считай!

– А-а-адна… – икнув, начала Симка. – Две… Чечире…

– Три забыла.

– Три… ик! Чечире-пять! Пять! Ше-есть… А семь?..

– А семь в стволе застряла, – глухо сказал Беркуло, снова отворачивась от неё. – Заклинило. Я так ни разу и не пальнул. Илько прикрыть не смог. Его убили… а я вот перед тобой, как дурак, сижу. Веришь теперь? Мы с ним и стрелять не собирались. Сроду мы такого не делали, а вот что вышло…

Симка, не ответив, закрыла лицо руками. Простонала:

– Да зачем же… Зачем ты тогда пошёл? Зачем ты с этими бандитами пошёл?! И не говори мне тут, что ливольверт перекосило! Кабы не перекосило – стрелял бы? Палил бы, да?! Вместе с остальными бы по живым людям палил?!

– Клянусь тебе – нет… – Беркуло опустил голову.

Симка тоже уткнулась лицом в колени, умолкла. Некоторое время они сидели в полной тишине. Над степью медленно поднималось красное, холодное солнце, степь блестела тусклой изморозью в его свете, чуть потрескивал невидимый при дневном свете огонь.

– Я тебе забожиться могу, – наконец первым заговорил Беркуло. – Не затем, чтоб ты меня пожалела да осталась… боже сохрани. И держать тебя я не буду. Твоя жизнь – тебе и думать, с кем жить. И дед твой прав был, и брат. Ничего не скажу, умные мужики. Но вот чтоб меня бог разбил… – Голос его потяжелел. – Мы с братом стрелять и не думали. Пусть гаджэ стреляют, а мы бы – мимо… Долю бы свою взяли потом. Кто после догадался? Вот так… А «наган» этот я больше в руки не возьму! Лучше пусть с голоду подохну, и весь табор вместе со мной! Не веришь – не верь! И – проваливай куда хотела, к лошадникам своим! Они тебе святые, вот и иди, молись на них! Выйдешь замуж за конокрада, в шатре его повесишь вместо иконы, а я… – Голос вдруг самым позорным образом сорвался. Умирая от стыда и бешенства, Беркуло вскочил, чтоб уйти куда угодно и не срамиться больше перед этой малявкой… но проклятая боль, о которой он совсем забыл, вдруг ударила в плечо так, что Беркуло, качнувшись, неловко опустился на место. И вздрогнул, когда к его спине прижалась горячая, мокрая от слёз щека.

– Куда же я пойду… Куда я от тебя пойду, дурак… – простонала Симка, обнимая его. – Ты же забожился! Нас же с тобой Бог спас, понимаешь?!

Беркуло молчал. Молчал, безуспешно пытаясь проглотить горький ком в горле, не в силах отстраниться от тёплых, вздрагивающих Симкиных рук. И неотступно думал о том, что, если бы эту сволочь семизарядную не переклинило, если бы не проклятый Мардо с его «чужими» патронами, Илько остался бы жив. И Беркуло знал, что теперь эта мысль будет с ним всегда. Всегда, всю жизнь, до смертного часа.