Доренгольц отвернулся, чтобы скрыть от Кольцова повлажневшие глаза, и нечаянно, от нахлынувших горестных воспоминаний, опрокинул чашку с остатками драгоценного кофе. Кольцов положил руку на его плечо, прикрытое нечесаными и немытыми длинными старческими волосами.

«Странно, – подумал Кольцов. – Я утешаю монархиста».

– Я умру вместе с этим домом, – сказал Доренгольц. – Здесь моя единственная родина, моя купель и мое кладбище… За что? Я всегда любил Россию. Мои дети любили Россию. Мы были преданы ей…

Кольцов не знал, что сказать в утешение.

– Может быть, – наконец сказал он, – может быть, вскоре, когда закончится война, здесь появятся люди, которые захотят возродить ваш дом, ваших овец, наполнить пруд водой. И вы будете им нужны как единственный человек, который знает, как это сделать.

– Вы думаете? – тихо спросил Доренгольц. – У меня на это мало надежды. «Весь мир мы разрушим» – так, кажется, они поют? Эти люди все хотят построить на пустыре. У них нет почтения к старшим.

– Но… вот только что была гроза… и – нет ее, – сказал Кольцов.

«Я раздаю глупые успокоительные пилюли», – подумал Павел.

Они помолчали. И в звонкой тишине услышали стук копыт и поскрипывание чьей-то легкой повозки, которая приближалась быстро, но еще не была видна за зарослями и за забором.

Кольцов быстро метнулся к окну и стал высматривать подъезжающих. В одноконной линейке сидел человек. Не Задов. Лицо его было прикрыто капюшоном грубого брезентового плаща.

Линейка уверенно проехала под аркой, простучала по булыжнику и остановилась возле входа, ведущего в разоренный дом.

– К вам? – спросил Кольцов стоящего рядом Доренгольца.

– Вряд ли. Ко мне, кроме махновцев и местных грабителей, никто не наведывается. А это не грабитель.

Незнакомец, отряхиваясь, сбросил капюшон, разминаясь, обошел линейку, не сводя глаз с дома. Он словно ждал, что к нему выйдут. Кольцову показался этот человек знакомым, но тут же он отбросил эту мысль: мало ли похожих людей на свете. Но чем пристальнее он вглядывался, тем больше уверялся в том, что этот человек не кто иной, как «граф» Юзеф Красовский, он же дворянин Миронов.

– Это, кажется, ко мне, – сказал Кольцов и пошел к выходу.

Увидев Кольцова, Миронов, судя по всему, тоже был потрясен и даже на какое-то мгновение потерял дар речи. Он всматривался в чекиста, как бы не веря своим глазам, не понимая, что такое вообще возможно, что перед ним тот самый энергичный, с ухватками офицера человек, который руководил операцией по вскрытию сейфа в салон-вагоне генерала Слащева.

– Вы… вы… Так это я к вам ехал по просьбе этого… этого…

– «…Бандита Задова», хотели вы сказать? – улыбнулся Кольцов.

– Задов сказал, что вы будете отзываться на обращение «комиссар», – сказал Миронов. – И кем же вы будете в следующий раз? Командармом? Наркомом? Или как там у вас?.. Так вот, позвольте выполнить поручение, поскольку я тороплюсь и не собираюсь вновь втягиваться в какую-нибудь сомнительную историю. Я еще не пришел в себя от прошлой.

Приблизился Доренгольц и, видя, что Кольцов мирно беседует с незнакомцем, церемонно поклонился:

– Позвольте представиться, Доренгольц! Здешний помещик. Бывший, конечно.

Это уже было слишком! Взгляд у Миронова стал бессмысленным. Он ничего не понимал. Бандит Задов, который спасает чекистов. Разграбленное и сожженное имение, в котором обитает не расстрелянный ни красными, ни белыми, ни махновцами, ни, наконец, просто грабителями помещик. И рядом с ним – чекист, красный комиссар, у которого с этим помещиком, судя по всему, дружеские отношения. Из этих частиц в голове у Миронова не складывалась целостная картина. Может, он начал сходить с ума?

– Послушайте, я действительно был адъютантом генерала Ковалевского, – начал было объяснять Кольцов тихим, спокойным голосом…

– Нет-нет, я ничего не хочу знать! Ничего! Вы еще и адъютант генерала! – закричал Миронов. – Я не желаю, вы слышите, я категорически не желаю…

– Вас никто ни к чему не принуждает, – все так же спокойно и медленно, как больному, сказал Кольцов. – Выкладывайте, что просил передать мне Задов.

– Задов сказал… – Миронов начал приходить в себя. – Он сказал, что человек, о котором вы беспокоились, – действительно Старцов.

– Старцев.

– Может быть. Махновцы захватили этого Старцева и его товарищей с ящиками и были уверены, что в ящиках золото. Но чекисты их попросту обманули, в ящиках оказался всякий железный хлам.

Миронов подробно, почти слово в слово, повторил все, что попросил передать Кольцову Задов: о том, что из Гуляйполя в Волноваху, где стоит поезд, ожидающий возвращения чекистов, отправляется отряд переодетых в красноармейскую одежду махновцев, и с ними туда же поедут чекисты под видом пленных, что махновцы хотят заполучить золото, что Кольцову следует, если он хочет спасти своих товарищей, торопиться и добраться в Волноваху раньше, поднять там местный гарнизон и отбить чекистов, и что если Кольцов не успеет, то Задов за жизни профессора и остальных чекистов ответственность с себя слагает…

– Вроде всё! – закончил рассказ Миронов, тяжело вздохнув.

– Значит, Волноваха? – переспросил Кольцов.

– Да… Слушайте, но какие молодцы эти чекисты! Та-акую «куклу» замастырили, что я просто позавидовал. Я взял бы их в свою бригаду. Так по-крупному я никогда не играл!..

Разогнав окончательно тучи, выглянуло солнце. Возвращался птичий гомон, умолкнувший во время грозы.

«Значит, Лева испугался приехать сюда… Ну да, ему не отвязаться от ординарцев, а среди них наверняка есть и батькины глаза. Разумно. Кто знает, быть может, Лева Задов еще будет нужен, его нельзя потерять по-глупому. Но ответственность за судьбу Старцева он теперь целиком взвалил на меня. Пилат умыл руки… ручищи… Ладно. И на том спасибо… – Мысли Кольцова вязались одна к другой и всё ускорялись. – Но как опередить махновцев, знающих эти края? Верст сто по прямой!»

Кольцов не спешил с решением. Лучше лишних пять минут подумать, чем ринуться спасать близких людей и сломать на этом голову… Мчаться в штаб Сорок второй в Веремеевку? Это крюк. Но даже и не в этом дело. Если бы там сразу дали взвод-другой кавалеристов на хорошо отдохнувших лошадях, и – рвануть самым коротким путем… Но, во-первых, самого короткого пути оттуда нет. Все равно вновь придется мчаться мимо имения Доренгольца. За это время полусотня махновцев проскользнет к станции, к этим вагонам, у которых наверняка даже нет надежной защиты. «Пленные махновцы» – профессор с его друзьями – после захвата добычи уже будут не нужны, их участь решится в тот самый миг.

Было и еще одно важное соображение у Павла. Сорок вторая дивизия – интернациональная, ее называют «эстонской», потому что там и командование и значительная часть бойцов эстонцы. Они хорошие, твердые бойцы, надежные, хозяева слову. Но буквалисты. И Эйдеман, и Паука строго следуют положениям уставов и всем указаниям вышестоящих и очень удивятся, почему вдруг ни с того ни с сего в их расположение свалился полномочный комиссар ВЧК, и начнут проверку. Телеграфируют в Харьков. Хорошо, если в Харькове быстро во всем разберутся. А что, если ответят, что никакого Кольцова в районе Гуляйполя и его окрестностях быть не может, что он где-то в городе в краткосрочном отпуске…