И глядя на солнце, озаряющее покрытое пеплом пожарище, Сет, к удивлению своему (а может, и без особого удивления), чувствует, как зреет у него идея.

Потому что, может, этот мир означает одно.

А может, другое.

А может, вовсе третье, о чем они даже не предполагали.

Но кажется, он знает, что делать дальше.

— Домой? — спрашивает Реджина.

Она обращается к Томашу, но Сет едва удерживается, чтобы не кивнуть.

Всю долгую дорогу до дома Реджины Томаш снова и снова пересказывает, как он их спас, с каждым разом представая во все более героическом свете, пока наконец Реджина не обрывает его:

— Да ладно тебе, ты просто нашел припаркованную машину и сел за руль. Делов-то!

У Томаша на лице неподдельный ужас.

— Вы никогда не цените…

— Спасибо, Томми, — внезапно расплывается в улыбке Реджина. — Спасибо за то, что нашел припаркованный фургон, сел за руль и спас нас в последнюю секунду. Огромное-преогромное спасибо за то, что спас мне жизнь.

Томаш смущенно розовеет:

— Да не за что.

— И от меня тоже спасибо, — вставляет Сет.

— А ты и сам здорово постарался, — великодушно делится славой Томаш. — Отвлекал этого урода, пока я не приехал вас спасать.

— Удивительно, как тебе хватило роста достать до педали газа, — говорит Реджина задумчиво.

— Да, — признает Томаш, — достал с трудом. Пришлось тянуться.

Они добираются до железной дороги и идут на север вдоль путей. Реджина то и дело похлопывает по карманам, и каждый раз напрасно. Перехватив взгляд Сета, она сердито сверкает глазами:

— Что, неужели даже после сотен смертей подряд я не заслужила одну жалкую сигарету?

— Я молчу.

— А я не молчу, — качает головой Томаш. — Ты столько раз обманула смерть сегодня, обмани еще разок.

— А тебя не спрашивают, — огрызается Реджина, но куда мягче обычного.

Они шагают почти час. Когда позади остается полуразрушенный железнодорожный мост и показывается супермаркет, Сет предлагает зайти к нему домой, но Реджина по-прежнему дрожит даже на солнцепеке и хочет поскорее избавиться от бинтов, так что они переходят дорогу там, где видели оленей, и поворачивают к Реджининому дому.

— Все время жду, что он откуда-нибудь выскочит, — признается Реджина шепотом у дорожки к крыльцу. — Такое ощущение, что от него нельзя вот так просто избавиться.

— Это, по-твоему, просто? — возмущается Томаш.

— В выдуманной истории так и было бы, — подтверждает Сет. — Нападение, когда уже не ждешь. Злодей, которого никак не истребить.

— Ну что ты гонишь?

— Ты же сама так думаешь.

— Еще чего! — Вид у Реджины вызывающий. — Я знаю, что я настоящая. И это погружение в виртуал как раз подтверждает, что я права.

Они подходят к дому, и действительно, никаких неожиданностей на крыльце их не подстерегает. Гостиная выглядит прежней, Реджинин гроб в центре, вокруг тесным кольцом диван и кресла. Реджина идет наверх переодеваться, а Томаш — на кухню, кашеварить.

Сет садится на диван перед гробом. Слышно, как Томаш гремит посудой, чертыхаясь по-польски, когда не получается разжечь маленькую газовую плитку с первой пары попыток. Наверху шумит вода в ванной — Реджина смывает с себя кошмар пережитого.

Забавные они оба — и непростые.

При мысли о них у Сета сжимается сердце.

Но прислушавшись к себе, он понимает, что это не горькая боль. Совсем не горькая.

И он улыбается краем губ. А потом надавливает на крышку гроба, как делал в тюрьме.

С третьего-четвертого раза экран загорается — рябит, но изображение разобрать можно.

Чуть погодя Томаш выходит из кухни с двумя дымящимися тарелками в руках.

— Праздничный ужин, — возвещает он, вручая одну Сету. — Хот-доги, кукуруза и чили кон карне.

— Тебе смешно, а для американца это на самом деле почти барбекю.

— Да, я же забываю все время, что ты американец.

— Ну, не особенно-то я…

— РЕДЖИНА! — кричит Томаш так, что у Сета уши закладывает. — Ужин готов!

— Я вообще-то здесь, — говорит Реджина, спускаясь по лестнице в свежей одежде и промокая волосы полотенцем.

— На кухне, — добавляет Томаш. — Подогревается на плитке.

— Отличный способ спалить дом дотла.

— Всегда пожалуйста, — поет Томаш в ответ.

Какое-то время они молча едят.

Томаш заканчивает первым и, удовлетворенно рыгнув, ставит тарелку на приставной столик:

— Ну что? Что теперь будем делать?

— Я бы поспала недельку, Или месяц.

— Я думал, может, сходить в супермаркет, — предлагает Томаш. — Мы ведь туда так и не вернулись. А там столько еды и разных полезных штук.

— Точно, мне бы не помешало еще…

— Только не сигарет! — перебивает Томаш. — Ты снова живая. Мы тебя спасли. Давай ты бросишь курить по такому случаю. Отпразднуем.

— Вообще-то, — задумывается Реджина, — может, нам и вправду стоит отпраздновать.

Томаш оглядывается на нее удивленно:

— Ты имеешь в виду?..

— Вот-вот.

— Что опять за тайны? — спрашивает Сет.

Реджина забирает у него тарелку и несет на кухню.

— Есть вещи, которым годы идут только на пользу, — улыбается она.

Сет смотрит на Томаша — тот расплывается в улыбке до ушей.

— О чем она?

— Об особых поводах! — Мальчишка вдруг серьезнеет. — Хотя тут с ними негусто.

Реджина появляется в дверях кухни — в одной руке бутылка вина, в другой — три кофейные чашки.

— Холодильников у нас нет, так что, надеюсь, вы любите красное.

Откупорив бутылку до ужаса ржавым штопором, она наливает полную чашку себе и Сету, полчашки Томашу, который тут же откликается возмущенным «Эй!».

— Добавь ему, — просит Сет. — Он заслужил.

Реджина скептически щурится, но все же доливает, и они поднимают чашки в неловком тосте.

— За то, что мы живы! — произносит Реджина.

— Снова, — добавляет Сет.

— Na zdrowie, — заканчивает Томаш.

Они делают по глотку. Томаш сразу же сплевывает обратно в чашку:

— фу-у-у! И люди это пьют?

— Ты на причастиях разве не пробовал? — удивляется Реджина. — Мне казалось, поляки все католики.