– Когда как, – ответил тот на вопрос Кесселя – То одна газета напечатает, то другая. Для радио я тоже пишу иногда, – объяснил Хирт.

– А стихи ваши где-нибудь печатались? – поинтересовался Кессель.

– Печатались, а как же, – сообщил Хирт, – только редко. – Большей частью в сборниках, знаете, разных авангардных направлений. Я вообще-то авангардист.

– А отдельной книгой?

– Нет, пока нет.

Другой информатор, г-н фон Примус, был человек уже пожилой, маленького роста, тщедушный, но с безупречным пробором. Манеры у него были безукоризненные, и Кессель сразу понял, почему встречу с ним нельзя было назначить нигде, кроме как у «Захера». У г-на фон Примуса был не акцент даже, а особый аристократический выговор, оценить который могли теперь лишь редкие знатоки: так говорили старые австрийские космополиты, привыкшие столь же бегло говорить и по-чешски, и по-венгерски, и по-хорватски, и по-итальянски… Г-н фон Примус вежливо улыбался, потирая узкие бледные ладони и вертя на пальце перстень с фамильным гербом. Служил он, естественно, дипломатом и закончил свою карьеру генеральным консулом королевства Хорватия в Праге. «Впрочем, делать там было особенно нечего, – признался г-н фон Примус – Это было в марте 1945 года. Тогда хорватский консул уже мало что значил. Единственная задача, которую мне удалось выполнить, так это добраться с моим консульским паспортом от Загреба до Праги».

Однако дипломатический паспорт еще сослужил ему службу: в апреле 1945 года г-ну фон Примусу как генеральному консулу удалось беспрепятственно выехать из Праги в Швейцарию. Самые трудные времена он пересидел в Вадуце, так как княгиня Лихтенштейнская приходилась ему какой-то дальней родственницей. В 1955 году он решил воспользоваться правами, предоставляемыми бывшим австрийским гражданам, и вернулся в Вену. На службу в МИД его, правда, не взяли, зато – «что, само собой, было гораздо лучше» – назначили консульскую пенсию.

Г-н фон Примус тоже часто ездил из Вены в Берлин и обратно (в Берлине жила его девяностолетняя тетка), а также в Прагу, Будапешт и Загреб, где у него были родственники или друзья.

Многие из этих старых друзей занимали довольно видные должности. «Свобода, говорите? – говорил он Кесселю позже – Возьмите хотя бы моего друга Константинеску, он профессор археологии, а это, как вы знаете, сейчас в Румынии чуть не государственная религия. Румыны же из кожи вон лезут, чтобы доказать, что они прямые потомки римлян. И вот вам мой друг Константинеску, академик, его даже орденами награждали, какими – не помню… Вот он меня и спросил: что такое свобода? Ты думаешь, я лишился свободы? Ничего подобного. Я и при короле был свободен, и при Антонеску. и при коммунистах я точно так же свободен. Конечно, я не такой дурак, сказал мне мой друг, профессор Константинеску, чтобы выбегать на улицу и обзывать Чаушеску кретином. В конце концов, я ведь не обзывал кретином короля и Антонеску тоже не обзывал. Да и кому это нужно? Свобода ведь не в том, чтобы пойти и при всех назвать Чаушеску кретином. А в остальном я свободен, я занимаюсь, чем хочу. В таких государствах, как Румыния, свобода человека зависит от его ранга. И так было всегда».

Книжный магазин на улице Траттнерхоф, обнаруженный Кесселем, был необычным магазином. Он назывался «Международная книга», и продавались в нем книги и пластинки главным образом из коммунистических стран. Полки с пластинками были полны редчайших записей: там были «Демон» Рубинштейна, «Банк Бан» Эркеля, «Русалка» Дворжака и «Русалка» Даргомыжского, «Моцарт и Сальери» Римского-Кор-сакова и «Скупой рыцарь» Рахманинова.

В целом магазин был оформлен довольно бездарно, но о магазинах в странах Восточной Европы в нем напоминало даже не столько это, сколько отношение продавцов к продаваемому товару и покупателям: меньше народу, меньше забот.

То, что Кесселя больше всего порадовало, находилось не на полках и не на прилавках, а висело на двери. Одной из важнейших задач отделения А-626 было регулярное приобретение газеты «Нойес Дойчланд». Они получали ее от одного западноберлинского коммуниста, то есть, попросту говоря, своего агента, внедрить которого в СЕПЗБ не составило никакого труда, потому что эта партия, филиал СЕПГ, не страдала от наплыва кандидатов. По своему социально-классовому статусу этот агент был рабочим, точнее, учеником слесаря, что для коммунистов Западного Берлина было более чем желательно. Они просто не могли отвергнуть такую кандидатуру. Этот ученик слесаря получал «Нойес Дойчланд» по подписке и, бегло пролистав газету, отсылал ее в Мюнхен, на секретный почтовый ящик, откуда ее забирал Луитпольд. На следующий день ее отправляли в Пуллах. Юный слесарь получал газету с опозданием на сутки, отсылал ее еще на сутки позже, до Мюнхена она шла тоже как минимум сутки, где отделение А-626 возилось с ней еще дня два, так что в Пуллах она приходила с опозданием на неделю. «Хотя это, в сущности, ничего не меняет, – говорил Гюльденберг – Если бы не дата, было бы совершенно невозможно понять, когда она вышла». Не в пользу «Нойес Дойчланд» говорило также и то, что барон, читавший все, хотя бы отдаленно напоминавшее журнал или газету, «Нойес Дойчланд» никогда даже не раскрывал. «Там ничего нет, – говорил он, – информации в ней даже меньше, чем в приходском бюллетене. Впрочем, я не хочу быть несправедливым по отношению к своему приходскому бюллетеню – точнее, обоим бюллетеням, которые мне присылают, протестантскому и католическому, – если сравнить их с „Нойес Дойчланд“, то они просто полны сенсаций. Нет, это удивительная газета. Ее сотрудники меня восхищают: им удается ежедневно выпускать газету, не содержащую ни грана ценной информации. По-моему, они даже о погоде предпочитают высказываться возможно более уклончиво».

И тем не менее где-то наверху, в Пуллахе. эту газету считали, видимо, очень важной. Когда Гюльденбергу, вообще отличавшемуся организаторскими способностями, удалось внедрить рацпредложение, ускорившее доставку газеты в Пуллах на целые сутки, отделение получило почетную грамоту (рацпредложение заключалось в том, что Гюльденберг велел Луитпольду, забиравшему почту, не приносить «Нойес Дойчланд» в отделение вместе с остальными газетами, а сразу отдавать ее курьеру).

В инструкциях, регламентировавших деятельность А-626, под каким-то двадцать шестым или тридцать шестым пунктом значилось: организация доставки органа ЦК СЕПГ «Нойес Дойчланд».

И вот эта самая «Нойес Дойчланд», причем сегодняшний выпуск, висела на стеклянной двери магазина «Международная книга» на улице Траттнерхоф, прикрепленная двумя бельевыми прищепками. В пятницу Кессель купил номер за пятницу, а в субботу, после завтрака, сходил туда еще раз и купил – буквально за копейки! – Восьмую симфонию Брукнера, Восемнадцатую симфонию до-диез мажор Феркельмана на абхазские мотивы, опус 88 (в качестве подарка на Рождество Якобу Швальбе) и номер «Нойес Дойчланд» за субботу.

Недоволен поездкой остался один Бруно. В субботу он в половине восьмого утра явился в отель «Язомирготт», чтобы получить причитающийся ему билет на поезд до Мюнхена. Курцман нарочно долго водил его за нос и лишь в последний момент сказал, что он, Бруно, поедет домой на машине. Бруно умолял позволить ему ехать поездом и признался даже, зачем ему это нужно: он хотел ненадолго, совсем ненадолго сойти в Линце. Там прямо рядом с вокзалом есть пивной погребок с такими желтыми дверями, о котором у него сохранились чудесные воспоминания…