точно. Что бы там Артур не думал, я уверен, что Уриен из Регеда примет тебя. Он не бог весть какой король, но зато прекрасный благородный воин. Он женат на твоей тетке и наверняка примет тебя хорошо. Сын пошел не в него, толку от него в бою никакого. Так что у тебя есть все шансы выдвинуться в Регеде.

— А что, Гвальхмаи, — кивнул Агравейн, — вполне здравая мысль! — Ты там быстро выбьешься в первые ряды, а потом через годик-другой вернешься.

— Я остаюсь, — устало ответил я. Уговоры меня изрядно утомили.

Бедивер хотел еще что-то сказать, но махнул рукой. Ему, конечно, не нравилось, что я разозлил Артура. И хотя он чувствовал, что я говорю правду, решения своего друга он тоже вынужден был отстаивать. Теперь он видел мою решимость и больше не собирался меня убеждать. Некоторое время мы посидели в молчании, каждый думал о своем. Цинкалед доел овес и опять потянулся к моим волосам, требуя внимания. Я обнял его за шею.

— Слушай, может, отправишь своего Liath Macha на пастбище? — предложил Бедивер. — Или погоняй его по корту. Сегодня замечательный день.

— Он белый, а не серый, ты же видишь, — вздохнул я.

Бедивер удивленно посмотрел на меня.

— Liath Macha, — сказал я, понимая, что он не знает ирландского, — означает Серый из Махи. У Кухулина были две лошади — серая и черная, обе из страны сидхе, хотя Liath Macha был лучшим.

— В самом деле? — растерянно спросил Бедивер. — А при чем тут Кухулин вообще?

Пришел черед мне удивляться.

— Я всего лишь бретонец, — произнес Бедивер. В глазах его плясали те же чертенята, что и вчера. — Я мало знаком с вашим Кухулином. Да что там! Я даже имя его услышал только от твоего брата. А Талиесин, наверное, знает все героические баллады на свете, и уж ирландские знает точно. Правда, Агравейн уверяет, что некоторые из них он неправильно поет. Ты тоже так считаешь?

— Да как же он может считать иначе? — опередив меня, ответил Агравейн. — Он же сам бард не из последних. — Он потыкал в меня пальцем. — А у Талиесина иногда не те интонации. — Глаза брата разгорелись. — Представляешь, — обернулся он ко мне, — тут никто не умеет правильно петь настоящие ирландские баллады. Да вот сейчас… — оба мои собеседника засуетились и принялись искать арфу, а когда нашли, потребовали у меня спеть о Кухулине. В общем-то, я тоже рад был поменять тему разговора, и с удовольствием спел им о лошадях Кухулина. К тому времени, как песня закончилась, аудитория моих слушателей выросла. Помимо Агравейна, Бедивера и Руауна (кстати, тоже владевшего арфой) меня слушали конюхи и несколько других слуг и воинов. Когда арфа смолкла, все бурно зааплодировали.

— Ты отлично поешь, — воскликнул Бедивер; его глаза сияли.

— Даже лучше, чем в последний раз, когда я тебя слушал, — Агравейн хлопнул меня по плечу. — Слушай, а спой про то, как умер Кухулин.

Я задумался. Песня сложная… Однако я быстро вспомнил мелодию, и в конюшне зазвучали слова древней баллады.

Я дошел до того места, когда врагам Кухулина удалось вызвать его на бой, и тут чуть не пустил петуха. Я заметил, что в конюшню зашел Талиесин. Он стоял, прислонившись к притолоке, и слушал. Заметив мое смятение, он кивнул, чтобы я продолжал, но я остановился и с почтением протянул арфу ему.

Бард не стал отказываться. Он просто взял арфу и продолжил балладу с того места, на котором я остановился. Я узнал старые бардовские приемы пения. Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу их в Британии! Конечно, играл он лучше. Но главное было не в этом. У Талиесина каждое слово словно приобретало дополнительный смысл. Он быстро зачаровал слушателей сложной мелодией, заставив с нетерпением ждать каждого нового слова. Талиесин не смотрел на арфу, не смотрел на людей. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Струны удивительно передавали гром сражающихся армий, вопли ярости и боли, но как только дело касалось Кухулина, арфа начинала петь чисто и печально. Звуки боя словно отодвигались, пока в конце, когда герой не отдал копье заклинателю, песня словно забыла о сражении, полностью сосредоточившись на Кухулине. Последние аккорды вместо того, чтобы оказаться печальными и траурными, прозвучали торжествующе и гордо. В воздухе долго висела последняя высокая нота, оттенившая смерть героя, а потом на поле битвы слетелись вороны. Песня закончилась, и наступила полная тишина.

Я закрыл лицо руками. Я плакал, как и все слушатели.

— Господин, — прошептал я Талиесину, — благодарю тебя!

Из глаз Талиесина ушло нездешнее выражение. Он посмотрел на арфу в руках и словно бы слегка удивился.

— За что же меня благодарить? — ответил он. — Я всего лишь закончил за тебя балладу. — Неожиданно он рассмеялся. — А вот тебе — моя благодарность. Ты дважды за сегодня заставил меня задуматься. А песня… Я только спел ее, как положено барду. Да ты и сам неплохо поешь.

Я сказал, что никто не может сравниться с ним. Талиесин подумал и согласился. А потом весело спросил:

— Чья арфа?

Руаун забрал инструмент.

— Надо послушать еще об этом Кухулине, — сказал Бедивер. — Похоже, он и в самом деле великий воин.

— В песнях — да, а по жизни — как сказать, — заметил Талиесин. — Убил своего сына, убил лучшего друга, сотни воинов, пару чудовищ и друида, своего главного помощника.

— А что ему оставалось делать? — возмутился Агравейн.

— А я почем знаю? — пожал плечами Талиесин. — Я только сказал, что он их убил. Да и других глупостей натворил немало. Вот есть еще история… — и он неожиданно рассказал смешную и довольно скабрезную историю о свидании Кухулина с Эмер, а потом вдруг повернулся и ушел.

Слушатели смеялись до слез, а я побежал за Талиесином. Заметив, что я иду за ним, бард остановился.

— У тебя какая-то нужда ко мне? — спросил он и зашагал дальше.

Я приноровился к его шагам, и неожиданно поведал ему о моих заботах.

— Агравейн и Бедивер считают, что мне надо отправляться в Регед, — закончил я. — Мне кажется, ты знаешь, что привиделось