– Слушай ты, гондон штопаный, – мило улыбнулась ему Настя. – Если ты сейчас же меня не выпустишь отсюда, я тебе обещаю: икать будешь – до самой смерти, понял? Будешь икать и горевать, что дожил до того дня, когда ты, мудак, пошел на такое… А впрочем, я тебе так и так этого не забуду. Чтобы какое-то ничтожество меня, заслуженную артистку республики, выставило шлюхой, да еще заставило матом ругаться, – нет, милок, – передразнила она, – это тебе с рук не сойдет!

Конечно же он не собирался ее сажать в камеру, хотел просто попугать, чтобы сбросила свою спесь и кололась по-настоящему. И конечно же теперь, после того что она ему тут наговорила, каких оскорблений набросала, он показал бы ей и заслуженную артистку, и гондон этот штопаный (надо ж такое изобрести! верно говорят, что никакому мужику в ругани с бабой не сравниться!). Но он понимал, что как ему ни хочется, а позволить себе такого он, увы, не может. Пока. Был бы он у себя, в родном городе, – урыл бы ее так, что никто бы и не вспомнил, что такая была на свете. А так – на новенького да на чужой территории, не на своей, – пожалуй, можно и шею свернуть. Хрен ее знает, эту заносчивую московскую шлюху, – вдруг она да еще с каким-нибудь кремлевским тузом спит. А чего, у них, у артисток, это запросто. И тогда погоришь из-за какой-то сучки, и дыма не останется, эту-то ведь и мэр, и сам генеральный прокурор знает, и даже президент с нею как-то снимался… Ишь вырядилась, как будто не в прокуратуру, а на блядки пришла.

– Хорошо, – сказал он наконец, не поднимая головы. – Подождите в коридоре. Сейчас оформим протокол, дам вам на подпись – и вы свободны. Пока.

А– а, поджал хвост! Она торжествовала и не думала даже скрывать этого.

– А я, миленький, – откликнулась она с издевкой, – ничего тебе подписывать не буду. И вообще, я тебе тут ничего не рассказывала, понял?

– Ну-ну, Анастасия Янисовна, – недобро хмыкнул он, – бросьте в игрушки играть. – Вы же не маленькая, и следствие еще не закончилось, и неизвестно еще, куда оно вывезет. Я думаю, рыльце-то у вашего Георгия Андреевича тоже в пуху, иначе зачем бы его стрелять? А? Так что давайте-ка, дорогая, держаться в рамочках!

Нашел– таки, сволочь, чем снова ее испугать. Господи, и как бабы с такими гнидами живут!…

Он снова впал в забытье, а когда очнулся, за окном уже брезжил зимний день.

Вдруг по какому-то еле приметному шевелению воздуха, коснувшегося лица, Георгий Андреевич понял, что очнулся он не просто так, что в палату кто-то входит.

Георгий Андреевич открыл глаза и увидел… Джамала. Он был точно такой же, каким был тогда, когда они расставались в ресторане, пристально смотрел из-под своих тонких очков, и по губам его блуждала какая-то совершенно непонятная улыбка. Как ботаник, или как там они называются, – распял бабочку или жучка на картонке и разглядывает…

– Джамал? – неуверенно спросил Георгий Андреевич, словно проверяя себя. – Ты как здесь? Как тебя пустили? Охрана же!

– A как бы, интересно, они меня не пустили? – рассмеялся в ответ Джамал. – Прошел, как видишь!

Широко и непринужденно улыбнувшись неизвестно откуда взявшейся Варваретке, он мгновенным, уверенным движением сунул ей что-то в карман и довольно игриво подтолкнул под зад к выходу.

– Ишь, какая у тебя медицина, – сказал он одобрительно. – Не сестричка, а один сплошной соблазн!

Варваретка зарделась, как маков цвет.

– Погуляй чуть-чутъ, девушка, – добавил Джамал. – Дай старым друзьям поговорить, хорошо?

Варваретка, держась за карман, хотела, кажется, что-то возразить, но желание узнать, что там, в кармане, все-таки пересилило.

– Только вы недолго, – пискнула она. – Минут через десять я вас попрошу, так и знайте.

– Заметано! – весело сказал Джамал, приближаясь к койке Георгия Андреевича. – Надеюсь, ты не против, Георгий? – спросил он, садясь на гостевой стульчик.

Георгий Андреевич ничего не ответил, но Джамала это, кажется, нисколько на смутило.

– Как хорошо, что ты живой, – продолжал он. – Знаешь, мне бы, честное слово, было жалко, если бы ты погиб. – Он снова улыбнулся одними глазами, плохо видными через его тонированные очки. – Вот видишь, мог бы мэром стать, если бы захотел, а лежишь подстреленный. – Он вздохнул, но, странное дело, никакого сочувствия не было видно в его лице, а улыбку, пожалуй, можно было назвать и довольной: «Вот видишь, говорили тебе, а ты не послушался…»

– Зачем ты пришел, Джамал? – спросил Георгий Андреевич, стараясь не выдать того бешенства, в которое ввергло его сознание собственного бессилия. Сейчас бы встать, вышвырнуть этого негодяя за дверь. Если раньше он только догадывался, что все с ним случившееся – дело рук Джамала, то теперь никто бы не разубедил его в этом. – Мы с тобой расплевались. Мы не друзья больше. Сейчас, пока я лежу, от меня ничего не зависит. Так чего же ты от меня хочешь теперь?

– Трудно с тобой разговаривать, Георгий, – вздохнул Джамал. – И перед тем как тебя подстрелили, разговор у нас не получился, и сейчас вот ты от него уходишь… Очень ты высоко занесся, дорогой, раз не хочешь смотреть реальности в лицо. А реальность такова, что тебе бы меня лучше послушать, понимаешь? Честно тебе говорю: ты случайно в живых остался, хотя опять же повторю: я только рад этому. Но ведь у тебя еще есть жена, есть девочки, а, Георгий? Ты же не хочешь, чтобы с Софико что-нибудь случилось?

Вот теперь Георгий Андреевич разглядел наконец его глаза – они были холодные, недобрые, те самые.

Как он все же сюда проник? Он что, подкупил охрану? Воспользовался какими-то высокими связями? Ему было не по себе.

– Ты что, Джамал, совсем уголовником стал? – спросил он тихо.

Джамал поморщился:

– Забудь ты эти дурацкие слова! Главное, что я пришел к тебе, главное, что ты жив. Ты даже не представляешь, как я рад, что ты живой! Что не будет у меня греха на душе… А уголовник, не уголовник – это все, брат, так, сотрясение воздуха…

– Ты так думаешь? А я вот, представь себе, думаю совсем по-другому. Видишь, времени у меня теперь свободного много – лежи себе и соображай, что к чему. И чем дольше я думаю, тем больше убеждаюсь, что кроме тебя некому было мне эту пакость устроить. Я даже не понимаю, как ты решился ко мне прийти!…

– Опять неправильно говоришь, дорогой! Ты просто по стечению обстоятельств решил для себя, что я гангстер какой-то дешевый, и исходя из этого придумываешь черт-те что. А я не гангстер – я обычный бизнесмен, по возможности честный, ну и, конечно, не без амбиций – это да. Но, спорить не буду, есть люди, которые мои интересы в обиду не дадут…

– И что, по-твоему, мне от этого должно стать легче? От того, что ты не сам в меня стрелял, а нанял кого-то? Да и нанял-то каких-то сапожников, непрофессионалов. – В подтверждение своих слов он широким жестом показал на палату, на капельницу, на торчащую из-под бинтов дренажную трубку.