— Где ты? Дай потрогаю… не верю.

Она, оказывается, стоит рядом и смотрит на меня.

— Заверни, — говорю я, с трудом выдыхая.

— Че-го? — возвышает она.

— Меня, Шурика и пиво, то есть… не надо меня и Шурика, пиво.

— Вы чего, юноша, вам проспаться надо.

— Заверни пиво, и я пойду спать. Правильно, Шура?

— Правильно.

— Да не буду я заворачивать пиво.

— Почему это ты не будешь? Я тебе «чай» плачу, ты служить должна.

— Я не при капитализме и никому ничего не должна. Ишь, купец какой выискался.

— Шур, смотри, она, наверно, политэкономию проходила. Помнишь, чё это такое?

— Ты чё, девушка, — Шурик пьяно уставляется на нее, — думаешь, при социализме служить не надо?! Надо! — орет он.

— Шур, не ори, — говорю я, — у меня в ухе звенит. Так не завернешь пиво, плохая девушка? — спрашиваю я.

— Нет, не заверну.

— Ну, мы его так допьем, иди отсюда.

— Никуда я не пойду, и не оскорбляйте меня. И пить вам достаточно.

— Ты знаешь, сколько стоит кружка пива? Двадцать четыре копейки. А ты знаешь, сколько ночей мы работали на вокзале, чтобы на сегодня заработать? Знаешь?! Шур, сколько?

— Много, — это его любимое число.

— Четырнадцать.

— Ну, извините, я не знала.

— Ладно, ты хорошая девушка. Хочешь пива? Официантка, две кружки пива!

— Я не пью пива, спасибо. Терпеть его не могу.

— Ничего, выпьем за общее здоровье, хоть кружку.

— Пива, официантка! Куда ее сдуло? Вот каналья!

— Не кричите так, я ваша официантка. Мне не надо пива. Вам могу принести, если вам еще надо. Но, по-моему, достаточно.

— И нам не надо, раз вам достаточно. Стихами заговорил, а, Шур?

— Молодец, Саш!

— Поедем на семинар, хочешь? Мы этой с-с… Федоровой покажем, что такое русский язык. Я ей все объясню от «а» до «б»… Хочешь, Шур?

— Я не знаю русского, я его не изучал никогда.

— Ты чё, Шур, мы на нем говорим уже двадцать лет, скоро. Как.

— Это татаро-монгольский, а русского не было никогда, суки, монголы.

— Хочешь закурить?

— Ага. — Я закуриваю две сигареты, на сей раз удачно.

— Сань, спать хочется.

— Это пожалуйста, Шур, в одно мгновение, я тут в трех кварталах живу. Давай примем по последней и пошли.

— Не, я не могу, ты без меня.

Я разгрызаю креветку и сосу из нее чего-то соленое, чтобы захотелось пива. Выпиваю залпом кружку и встаю. Тело долго качается, но я фиксирую его между столами, за которые держусь.

— Шур, ты встанешь или тебе помочь?

— Я уже встал.

— Я не вижу тебя.

— Я сзади тебя.

— То есть?

— Не впереди.

— Как ты там оказался?

— Не знаю. Нечаянно. Идем или нет?

— Подожди, я ей заплатил или нет?

— Кому это важно, идем: все люди братья.

— Не, она плакать будет, она же ребенок социализма, служить не должна. А социализм — это учет. И потом, — меня шатнуло, но Шурик вовремя уперся в меня, — не можем же мы подводить социализм, уйти, не заплатив, такое только при капитализме возможно.

— Чушь все, это только у нас возможно, потому что денег ни у кого нет; у них это невозможно.

— Т-ш-ш, Шур, в тюрьму посадят, критика строя называется. Де-у-шка. Куда ее дело? Так, сам сосчитаю: четыре плюс шесть, десять кружек пива, это два сорок, четыре порции корветок, то есть фу-ты, креветок, одна порция стоит… стоит одна порция… Мать их тяпкой по голове, эти креветки, сколько стоит их порция?! Я не знаю.

— Шурик, ты знаешь, кто мать у креветок?

— Че-го?

— Ну, креветочная мать.

— Ругаешься, что ли?

— A-а, ладно, не важно. Вот и девушка, сколько с меня?

— Шесть сорок, — через секунду выдала.

— Вот тут, в нагрудном кармане, десятка, последняя, возьми ее, а то у меня не достанется.

Она достала.

— Шурка, пойдем.

— А ваша сдача? Сигареты и зажигалка на столе. — Она подает мне две вещи.

— Спасибо, это память.

— Сдачу не надо, ты хорошая… — девушка. А может, ты и плохая, но жить тебе надо.

Как мы спускаемся со второго этажа на первый — для меня загадка.

Мы вываливаемся из заведения, на котором горит вывеска «Пивной бар». Фу-у, пива больше не выпью никогда.

— Шур, не падай.

Он упал на одно колено и качается, стоя на нем. Я его с трудом поднимаю, при этом сам едва не падая.

— Спать хочется.

— Сейчас дойдем домой, три квартала, ляжем. Сможешь?

— Я не знаю, Саш, давай обнимемся.

Мы обнимаемся и, медленно переставляя ноги, идем. На Абельмановской нас чуть не переезжает трамвай. Но мы уворачиваемся. Не Берлиозы все-таки.

— Там кружка пива моя осталась, да? — спрашивает он меня.

— Да.

— Давай вернемся, завтра жалеть буду!

— Да ты что, Шур, у меня сил не хватит даже развернуться, не то что возвращаться. Я ж только по инерции и иду. Только потому, что надо, а так бы упал давно.

— Саня, я жалеть буду завтра.

— Я тебе новую куплю.

— Старую хочу и хотеть буду, хотеть будеться-ся.

— Шур, ты чё, а, склонением занялся?

— Ну ладно, ну идем, далеко еще?

— Не-а.

— Подожди, Сань, давай за столб подержимся, не идется.

Мы держимся. Потом идем, потом опять держимся. Темно, фонари горят, где Наталья, проводила ли отца? Она совсем была необыкновенная после его приезда. Наталья… что я буду делать без тебя. А почему я буду без нее? Я предчувствую это.

— Я подержался, Сань, пошли.

Мы идем, нестройно качаясь и с трудом удерживаясь.

По-моему, эти три переулка мы шли два часа.

— Шур, вот тут ступеньки две. Я стану на первую и подстрахую тебя, а ты станешь на вторую и задержишь меня, а то мы оба с тобой ёб… то есть грохнемся.

Через десять минут ступенька преодолена. Я попадаю в замок ключом без всякого понятия, куда резьба, а Шурик стоит прислоненный у стенки.

— Саш, скоро? Не могу держаться.

— Шур, куда резьба? Вверх, вниз?

Мимо идет соседка.

— Вбок, голова твоя садовая, это же не ключ, а зажигалка.

— Да?.. — я пьяно смотрю на нее и вздыхаю.

— Фу-у! — отскакивает она, — ну и вонища. Где это ты так набрался?

Она лезет в карман и достает ключ, кладя зажигалку обратно.

— Это Шу-у-рик, — говорю я, — мой друг.

— Очень приятно, — говорит Шурик от стенки и рушится на два колена.

Она открывает дверь, сажает меня за стол и затаскивает Шурика.

— Помочь надо еще чего-нибудь?

— Не, спасиба-а-а!

— Да не ори ты. Ну и набрался!

Соседка куда-то ушла.

— Шур, сейчас спать будем. Шур, где ты, куда она тебя положила?

— Здесь я, — доносится его голос до меня. — Лежу на чем-то, как на