сидящему в кресле брату.

— Ты что там, о свидании договаривался полчаса? — шутит он.

— Ты ясновидящий, что ли, Б.?

— А как же Наталья?

— Что на ней, свет клином сошелся?

— А, ну-ну, — он с любопытством смотрит на меня. — Может, брату отдашь?

— Она только тебя и ждала.

— Ну конечно, после тебя, Аполлона, нам там делать нечего.

— Ты ей не нравишься. На ее мужа похож.

— Она, глупая, ничего тогда в мужиках не понимает — если ее муж похож на меня. Выбрала тебя, шмаровозника, — он оглядел меня с улыбкой.

— Борь, не называй ее глупой. Пожалуйста…

— То-то же. Волнует, а то «свет клином сошелся»!

— …за счет вызываемого, два-тридцать пять-семьдесят пять, за счет…

— Ты смотри, — удивляется он, — сразу дала.

— Мне везет с телефонистками.

— Почему?

— Потому что они мне не нужны, так всегда.

Мы забиваемся в тесную кабину.

— Мама, мамуленька! Здравствуй, моя хорошая.

— Санечка, как дела?!

— Лучше всех.

— На сессию мне не придется опять прилетать, как тогда…

— Нет, мама, я там лучший ученик. Ты же знаешь, как я могу заниматься: за три дня то, что они изучают полсеместра.

— Ты у меня уникальное дитё! — она смеется. — Сыночек, ты не мерзнешь, не голодаешь?

Б. толкает меня и говорит: «Отца».

— Ма, Борик хочет с папой поговорить, он дома?

— Как с папой?! Вы разве телеграмму не получили, я вам послала, срочную. Он завтра в Москву приезжает, вагон номер семь, поезд девяносто третий, в девять утра.

— Мам, ты серьезно?

— Конечно, сыночек. Как же вы телеграмму не получили?

— Что случилось? — спрашивает Б. у меня.

— Папа приезжает.

— Когда?

— В старинные года. Мамуля, ну что у тебя еще нового?

— Скучаю по тебе и не дождусь лета, когда мы увидимся.

Я подумал насчет лета…

— Сыночек, ты с кем-то встречаешься?

— Э-э, нет… то есть… а почему ты спросила?

— Ты мне письма совсем не пишешь.

— Мам, я напишу.

— Я для тебя денежек с папой передала. Питайся нормально и ни в чем себе не отказывай. Занимайся, будь умницей. Целую тебя.

— Спасибо, я тебя тоже.

Мы выходим из будки.

— Когда отец приезжает, недоносок? И научись отвечать с первого раза!

— Я тебе должен отвечать, когда по телефону разговариваю, да?

— Раз старший брат спрашивает, он знает, что можно и что нельзя.

— Не вякай.

Он размахивается дать мне подзатыльник, я уворачиваюсь, отступая за столб. Он идет дальше. И вдруг — я вижу, как в стеклянные двери входит женщина, до обалдения похожая на Наталью: Господи, это Наталья. Рядом с ней идет красивый, холено одетый мужчина, в костюме в полоску, без пальто, только светлое кашне вокруг горла.

Я понимаю, что она с ним, но в то же время чувствуется, что она идет с ним как бы нехотя, на расстоянии полуметра. Она минует брата, не замечая, так как голова ее опущена вниз.

Неужели это причина?..

Брат увидел ее и оглядывается, ища взглядом меня.

Ах, Наталья… Кто б мог подумать, что ты такая же… Господи, какой дурак был, идиот, какие-то иллюзии строил, как пацан… Такая же… как и все. «Ах, Санечка, ты один, не смогу без тебя». Оказывается, может, и не слабого мужика зацепила.

Они подходят к стойке, где заказывают разговоры. Останавливаются на расстоянии друг от друга. Поругались, что ли? Что! Меня и это волнует? Впрочем, почему это волнует меня?

— Я вас слушаю, — доносится голос девушки-телефонистки, которая…

— Югославию, пожалуйста, сейчас.

Я вздрагиваю, услышав эту страну.

— Вам ждать придется.

— Мне не нужно будет ждать, — говорит уверенным голосом он, — что у вас тут творится, час в ваше «ноль семь» дозвониться невозможно. Через двадцать минут я буду дома, и потрудитесь, чтобы разговор в течение получаса состоялся.

Я наблюдаю. Он кладет листок, заранее написанный, перед нею:

— Здесь все данные. Спасибо, до свидания.

Девушка берет листок.

Он поворачивается: да это же ее муж, он и вправду похож на моего брата. Лицо только взрослое и более сытое, знающее цену себе и своему положению. Она идет рядом с ним. Я никогда не видел, как она ходит с другими, совсем не так, как со мной; как чужая.

— И для этого нужно было меня тащить с собой ночью, чтобы продемонстрировать, как величественно ты можешь разговаривать с телефонисткой, будто она виновата.

— Это твои родители, и тебе им надо звонить, я что, один должен ночью по телеграфам мотаться, да?

— Считай, что я ничего не сказала. — Она отвернулась, замолчав, и шла совсем отдельно, будто посторонняя.

И в то же время чувствовалось, что они пара, что они вместе. Они вышли порознь в дверь.

Господи, какая я свинья! Что я о ней подумал! Как я ее назвал? Какой сам — дерьмо, так и о других думаю. Я следы ее целовать должен. Где она ступала. За то, что она есть.

Брат ждал меня, настороженно глядя.

— Ты ничего не видел?..

— Видел.

— И что?

— Это был ее муж.

— А… Правда, чем-то похож на меня.

— Есть чем гордиться.

— Ты костюм видел, какой у него. Тревировский, тройка, это то, что я хочу уже два года.

— Хорошо, я ей скажу, чтобы она взяла у него — для тебя. Только он чуть крупнее. Ушьешь?

— Спасибо. Не нервничай. Интересно, что б ты сделал, если бы это был не ее муж.

— Сказал бы ей «до свидания», она свободная женщина и вольна делать что угодно.

— Как это легко у тебя на словах получается.

А что на деле, подумал я, на деле я бы этого не пережил. Точно.

— Так что там с папой?

— С чьим?

— Нашим, у тебя что, два папы? Совсем рехнулся?

— Завтра приезжает.

— Во сколько?

— В девять.

— Идем, чего ты стоишь?

Я гляжу на выходную дверь телеграфа.

— Они уже уехали, — говорит брат, — наверно, машина ждала, не мог же он в такой ветер в одном костюме прийти.

Дался ему этот костюм!

— Б. Ты заснешь до завтра?

— А что?

— Ну… с костюмом тебе придется обождать до завтра, я ей не могу звонить сегодня, а только с утра.

— Засну и подожду до завтра.

Мы едем в метро обратно. Людей уже мало. Да и те — сонные. К метро у меня какая-то теплота. Оно и она — связаны. Что моя жизнь без нее — ничто.

Мы расходимся, каждый по своим комнатам.

Через минуту он появляется. Снова.

— Сигарету хочется.

Я даю ему сигарету:

— Чего, советские уже не курятся?

— Ага, — он улыбается, — американские лучше.

— Она их для меня приносит, не для тебя. Тебе пускай муж ее приносит,