Энни слышит, как гремят ролики: сестры задернули шторку вокруг кровати.

— Ах держать, — произносит одна из них и гнусно смеется.

— И целовать.

— Подожди, вот когда они ее увидят!..

— А что, если она попытается бежать?

— О чем ты, как она убежит, она и ходить-то ни хрена не может!

— Да и с хреном тоже. Ну что, пойдем.

— С хреном, без хрена. Чего он только пожелает. — Все смеются. Голоса у них совсем молодые.

— Потише, Марселла. — Шаги удаляются, но перед уходом полагается пошутить. — Знаешь, что говорят!

Главная шутница отзывается, как в музыкальной комедии. Она со смехом выдавливает из себя слова из детской считалки:

— Не будем ее будить!

Преданные, которые ведут себя, как девчонки, уже подошли к дверям и так веселятся, что забывают выключить свет. Кто-то из них задевает за дверь, а подруга шутницы произносит фразу, объясняющую соль шутки:

— Ей такое вкололи, что не проснулся бы даже Годзилла.

И они уходят.

Секунд тридцать в помещении стоит тишина. Потом ее нарушает голос.

— А я, типа, не Годзилла, — говорит Келли.

— Келл!

Ликуя, как Лазарь, Энни хватает ртом грубую простыню и стягивает ее с лица. Она с трудом поворачивает голову, натягивая ремни. Из-за занавески что-то выпирает, кажется, что за соседней загородкой стоит арабский шатер. Каталка, на которой юные Преданные привезли Келли, по размеру похожа на большую двуспальную кровать.

— Я так рада!

— Я тоже.

Времени у них мало.

Они осторожно спрашивают «Как ты?» и «Ну и где тебя держали?», отвечают друг другу приглушенным голосом, и каждой не терпится рассказать, что пришлось пережить и как с ней обращались. Обе стараются не шуметь, опасаясь, что их разлучат. Но говорить некогда, им нужно действовать быстро, потому что неизвестно, когда заступает следующая смена; от мысли, что могут застукать, их охватывает ужас. Когда Энни и Келли выберутся отсюда, они обо всем поговорят. А если не выберутся? Будет уже неважно, о чем они не успели рассказать.

Энни Аберкромби и ее единственная подруга понимают, зачем их привезли сюда, и некогда гадать, кто придет за ними утром и что с ними тогда сделают. Сейчас стоят только две задачи.

Освободиться от кожаных ремешков, которыми их пристегнули к каталкам.

Выбраться отсюда.

Из-за того что на руках у анорексиков совсем не остается плоти, кости выглядят большими и узловатыми, но запястья у них очень нежные и на самом деле намного тоньше, чем кажется. Преданная смотрительница Эвлалия была так рада сбыть с рук эту пациентку, что застегнула на последнюю дырочку ремешки на запястьях Энни и решила, что этого достаточно. Чтобы проколоть еще одну дырочку, пришлось бы сходить за шилом, или пойти на кухню за ледорубом, или одолжить ножик у дежурной по коридору, которую она, возможно, тихо ненавидит. Вместо этого сердитая Преданная просто застегнула ремешки на запястьях Энни так, как позволяли отверстия. Первоочередной задачей для нее было отправить эту ужасную пациентку, эту самолюбивую, дерзкую, беспокойную девчонку по фамилии Аберкромби в «предубойный загон», чтобы больше никогда ее не видеть. Вероятно, Эвлалия даже говорила себе: «Кому теперь есть дело до того, что с ней будет? Это произойдет не в мое дежурство».

Ну и что с того, что в конечном счете ей за это попадет. Преданные Сестры не продумывают свои действия на столько шагов вперед.

Теперь, когда в жизни появилась цель, Энни выпускает драгоценную ручку крана, и та катится, падает с пластикового матраса на пол, но девочка даже не вздрагивает. Иногда нужно отказаться от того, что тебе дорого, чтобы двигаться дальше. Она прижимает большие пальцы к ладоням и легко вытаскивает руки. Потом наступает очередь ремешков на щиколотках. Это просто: она садится и расстегивает пряжки. Освободившись, Энни спускает ноги на пол. К ее удивлению, с каждым шагом перед глазами у нее вспыхивают и гаснут огоньки — я что, теряю сознание? Осторожно поднимает она треугольную ручку, говоря себе: «Может быть, пригодится», хотя это и не так. Она понимает, что положить это орудие некуда: у нее нет ни карманов, ни лифчика, ни пышных грудей, в ложбинке между которыми можно что-нибудь прятать. Но вот она, нетвердыми шагами пройдя расстояние между каталками, отдергивает занавеску. Бедняжка Келл связана, как будто для жертвоприношения. Но она, по крайней мере, выглядит все так же. Келли не успевает ничего сказать, как Энни показывает ей ручку от крана.

— Что это?

— Подарок. Я принесла тебе подарок, — отвечает Энни.

— Ты ведь не знала, что увидишь меня.

Она кладет свое сокровище в свободную руку Келли и загибает ей пальцы.

— Я надеялась.

— Ну, это супер. — Милая Келли, она всегда так любезна. В ответ она дает Энни предмет, который так же старательно прятала в кулачке. — А вот что у меня есть для тебя.

Энни вздрагивает.

— Что это? — Она уже догадалась.

— Батончик «Херши». Извини, он немного подтаял.

— Ничего страшного.

Пока Энни расстегивает ремни на запястьях Келли, та разглядывает свою подругу.

— Съешь его, — говорит она.

— Я потом, ладно?

— Сейчас.

— Я не хочу.

Но это неправда. Энни хочет съесть и эту шоколадку, и еще что-нибудь. Батончик совсем маленький. Господи, как она голодна.

— Сделай над собой усилие. Ты еле стоишь на ногах, тебе так не дойти до двери.

— Пожалуйста, не заставляй меня.

— Замолчи и ешь, — приказывает Келли.

— Ничего подобного. Я чувствую себя отлично.

Расстегивая Келли ремешки на щиколотках, Энни теряет равновесие и хватается за кровать. Господи, с тех пор как перестали ставить капельницу, она совсем ослабела.

— Съешь, ты же вот-вот упадешь.

— Черт возьми, ты права.

Она понимает, что без еды можно обходиться, только пока лежишь под капельницей.

— Ешь. В пути понадобятся силы.

— В пути?

— Крошка, мы же выберемся отсюда.

— Конечно!

— Нужно есть.

Энни кивает и послушно делает то, что ей велели. Не давая ей понять, что происходит, ее сообразительная подруга подсовывает ей еще один батончик, и Энни вытаскивает его из обертки и жадно съедает. Вдыхая запах шоколада, она невнятно произносит:

— Где ты их достала?

— Они меня этим кормили. Странно, после того как нас поймали, мне сказали, что я могу есть все, что захочу.

— Действительно странно. — Энни, не задумываясь, съедает еще один маленький «Херши». От сахара в ней все встрепенулось, и она сосредоточилась. — Очень даже. Надо об этом подумать.