Что верно, то верно. Веселиться нам было не с чего.

— Извини. Не хотел, само собой вылетело.

— Да я это так. Не обижайся. Я тоже подкалывать люблю, ты ведь знаешь.

Мне вспомнилось, как Сосия, держа фотографию, водил пальцем между ног своего сына.

— А что нам оставалось делать?

— Сволочь он был, каких мир не видел, — сказала она.

Я кивнул.

— Он за деньги отдал сына на растление, вот мы его и убили, — сказала она, отхлебнув из стакана, но уже не так жадно. Она прошла в кухню и стояла там, покачиваясь на левой ноге и не выпуская из руки бутылку, которая равномерно ходила взад-вперед, как маятник. — Но и Полсон занимался подобными делами. Он изнасиловал того мальчика, что на фотографии, и, кто его знает, может быть, сотни других. Нам это известно, но его мы почему-то не убили, — сказала она.

— Сосию мы убили, можно сказать, в безотчетном порыве, — стал оправдываться я. — Когда мы шли на встречу с ним, в наши планы убийство не входило. Мы не знали, как все обернется.

— Не знали? — раздался ее хрипловатый отрывистый смешок. — А зачем тогда пистолет с глушителем взяли?

Вопрос повис в воздухе. Отвечать не хотелось, но все же пришлось.

— Убивать его никто не собирался, но ожидать от него можно было всего чего угодно. Так что мы были готовы пристрелить его. А иного он и не заслуживал.

— А чем Полсон лучше его? Так ведь он живехонек?

— Прикончим Полсона — тут же и сядем. Кому какое дело до Сосии? Обычные разборки. Одним бандитом меньше — и все довольны.

— И нас это не касается… — сказала она.

Мне все это надоело, я встал, обнял ее за плечи и прекратил этот медленный вальс.

— Сосию мы убили в состоянии аффекта. — Может быть, если повторять это почаще, это станет правдой? — А Полсон нам не по зубам — уж слишком много вокруг него охраны. Но мы возьмем его иначе. К любому найдутся подходы.

— Цивилизованными методами? — С такой интонацией некоторые люди произносят слово «налоги».

— Вроде того. Все будет по закону.

— Отлично. Закон есть закон. Сосию мы замочили по закону джунглей, а Полсона отправим на скамью подсудимых в соответствии с законами гражданского общества?

— Именно так.

Она посмотрела на меня. В ее затуманенных алкоголем и смертельной усталостью глазах застыли призраки мертвецов.

— А к гражданскому обществу, — сказала она заплетающимся языком, — мы с тобой взываем, когда иных средств борьбы у нас не остается.

Что тут было возразить? Черный сутенер валяется где-то под мостом без всяких признаков жизни, а белая сволочь, воспользовавшаяся его услугами, сидит у себя в кабинете за бутылочкой виски двенадцатилетней выдержки и готовит текст пресс-релиза. И черный сутенер, и белый растлитель виноваты в равной степени.

Людей типа Полсона власти всегда покрывают. Совести у таких людей нет, что такое «позор» — им не понятно. Ну, дадут им шесть месяцев отсидки, ну, придется вытерпеть бурю общественного негодования. Скорее всего, он выйдет сухим из воды. Несколько лет назад, когда шла предвыборная кампания, разгорелся жуткий скандал: конгрессмен развратил пятнадцатилетнего подростка. И что же? Его переизбрали на второй срок. Я полагаю, что для иных насилие, за которое закон предусматривает кару, — грех простительный.

Да, люди типа Сосии могут выпутаться из жутких передряг, могут даже довольно долго процветать и преуспевать, убивая, калеча, превращая жизнь окружающих в кромешный ад. Но рано или поздно будет Полсон, как Сосия, валяться где-то под мостом, мозги наружу. Кончится все тринадцатой страницей полицейской сводки по городу: неопознанный труп. И не станет полиция, высунув язык, разыскивать его убийц.

Один скомпрометирован, другой — убит. Один живой, другой — мертвый. Один белый, другой — черный.

Я провел рукой по волосам, — казалось, и волосы, и пальцы мои пропитались смрадом минувшего дня. В тот момент я ненавидел весь мир и все в нем сущее.

Пылает огнем Лос-Анджелес, тлеют угольки бандитской войны в других городах, и стоит только плеснуть туда горючего, как они вспыхнут ярким пламенем. А мы сидим и видим, что политики, вместо того чтобы заливать разгорающийся пожар, стремятся погасить кипящую в нас ненависть, залить елеем наши глаза, дальше своего носа и не видящие, и убеждают нас, что необходимо вернуться к традиционным ценностям, что они и помогут нам это сделать. А сами сидят в шезлонгах на пляже у своих вилл, вслушиваясь в шум прибоя, в котором не слышно криков утопающих.

Они говорят, что это расовая проблема, и мы им верим. То, что творится в этой стране, они называют «демократией», и мы радостно киваем: вот ведь повезло! Не каждому дано жить в стране, где власть принадлежит народу. Сосия — мерзавец, Полсон — шут гороховой, а вот голосовать надо за Стерлинга Малкерна. И в редкие минуты прояснения ума вдруг замечаем, что Малкерну и ему подобным на нас наплевать, и это нас изумляет.

А не уважают нас они потому, что совратили и трахают в хвост и в гриву. Трахают утром, днем и вечером, но стоит им нежно поцеловать нас и ласково прошептать: «Папа тебя любит, папа о тебе заботится», как мы тут же закрываем глазки и засыпаем, отдаваясь им телом и душой, и спим спокойным сном — ведь нас укрыли одеялами, именуемыми «цивилизация» и «безопасность». И как бывает приятно, когда в эротическом сне являются тебе эти лжекумиры XX века — цивилизация и безопасность.

Мы верим в эту мечту, потому что есть в этом мире Малкерны, Полсоны, Сосии, Филы, Герои. Как им удается заставить нас верить — непонятно. Они обладают тайным знанием, а мы — нет. Поэтому они и побеждают.

Я чуть заметно улыбнулся Энджи:

— Устал.

— Я тоже, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Совсем вымоталась.

Она подошла к дивану, расстелила простыни:

— Давай как-нибудь в другой раз, ладно?

— В другой так в другой, — сказал я и пошел в спальню. — Конечно.

Глава 33

На фотографии, которую мы передали Ричи, Полсон был изображен во всей своей красе, и снимок недвусмысленно показывал, где корень всех его нынешних бед.

Треть кадра занимало распростертое под Полсоном тело Роланда. Ни пол его, ни возраст сомнений не вызывали. Но, в отличие от других фотографий, понять, что это именно Роланд, было невозможно — лица не было видно, в кадр попали лишь затылок