ее увидеть. Она моя мать, как бы там ни было..

— Конечно-конечно, поезжай.

— Папа, она вся горит! Потрогай ее.

— Я… вызову такси.

— Господи! Ну куда ты в таком состоянии?

— Я должна поехать, иначе я никогда не прощу себя.

— Я отвезу тебя.

— Не стоит, у вас гости, пожалуйста, ничего не отменяйте из-за меня.

— Как это? Я так не могу! — упрямо спорит Петр Михайлович, — тебя отвезет мой водитель.

— Я буду волноваться, — говорит Злата и тянет меня за руку наверх по лестнице, — ты примешь горячий душ, переоденешься, я тебе сделаю терафлю, потом отпущу.

— Злат..

— Никаких Злат. И не стой подолгу на улице! Простынешь, если уже не простыла!

После горячего душа озноб покидает мое тело. Я надеваю теплые джинсы с начесом и теплый вязанный свитер, спускаюсь вниз, где меня уже ждет Злата с кружкой лекарства.

Всю дорогу я плачу, маленькими солеными слезами. В горле першит, боль давит на грудную клетку, я не могу успокоится. Водитель то и дело смотрит в заднее зеркало и спрашивает все ли со мной в порядке?

Злата и Петр Михайлович периодически звонят водителю, спрашивают обо мне. Потом на телефон мне приходит смс от Златы:

Все таки, мне надо было не слушаться тебя и поехать с тобой!!!

Когда она ставит восклицательные знаки в конце предложения, тем более три, это значит она кричит.

Я долго стою перед воротами в когда-то родной дом и не смею шагать вперед.

— Я подожду вас здесь, — говорит вдруг появившийся ниоткуда водитель.

— Не стоит, спасибо вам большое.

— У меня приказ не оставлять вас здесь. Я подожду вас, когда закончите, отвезу обратно.

— Не стоит меня ждать, правда, — отвожу от него взгляд, смотрю на знакомую калитку, такого же цвета, как три года назад, — Я не знаю, как скоро освобожусь, — отвечаю и открываю скрипучую калитку.

Глава 40

Родной двор возвращает меня в прошлое.

Старые качели, осыпанные снегом, качаются и скрипят, висят там же. И велосипед Самира, все стоит на своем месте. Правда сейчас он навряд ли сможет прокатиться на велосипеде, потому что вырос с них. Наш с ним волейбольный мячик, сдутый, лежит под снегом. Ничего не изменилось, даже старая лавочка на своем месте.

Слезы текут по лицу ледяной дорожкой. Мороз и ветер усилился, вечерами становится еще холоднее. Я осматриваю двор, наш с Самиром детский смех, наши детские шуточки, споры и обиды звоном отдаются в ушах. Боже, как же хочется вернутся в детство! Такое беззаботное, безобидное.

Но увы…

Самир выходит в одной футболке и бежит в мою сторону:

— Ты приехала? — обнимает, — я знал, что ты приедешь. Не зря ждал.

— Я не смогла бы не приехать.

— Отец ждет. А вот мама…

— Мама не ждет?

— Я не сказал ей, что встретил тебя. Боялся расстроить ее, если бы вдруг ты не приехала. Пошли, зайдем внутрь.

— Мне так страшно…

— Не бойся… ты чего, — Самир дрожит от холода, это и заставляет меня шагнуть в дом, — это твой дом тоже! Ничего не изменилось, — дрожащим голосом говорит брат, помогая мне снять куртку и платок, — только ты изменилась, — смотрит с восхищением, чем придает мне уверенности шагать вперед.

В гостиной узнаю нашу вредную соседку, так по-хозяйски расиживающую на диване с чашечкой чая на руках.

— Она каждый вечер приходит навещать маму, — шепчет на ушко брат. Я киваю и здороваюсь.

— Оо! — отзывается тетя Самира, — явилась распутная девица! — смотрит с презрением, — да еще и в таком виде, — ставит чашку на стол, открывает рот, чтобы еще съязвить, да только не успевает.

— Вы на свой вид посмотрите, а ее не трогайте! — Самир крепче сжимает мою руку.

— Где ты видела мою распущенность? — я смелею после слов брата, — аа??? Отвечай, где ты видела мою распущенность?

— Еще и язык остренький появился! Руку подай — откусит по локоть! — все не угомонится тетя Самира.

— Не смей трогать мою дочь! — тело покрывается мурашками, когда за спиной слышу голос отца. Слезы застывают на глазах, мне страшно перевернуться назад, — Асият? — произносит дрожащим голосом, а потом уверенным, — Дочка!

— Я лучше пойду, — говорит тетя Самири встает с места, — завтра приду.

— Не стоит себя утруждать, — отвечает отец, — больше, чтобы ноги твоей не было в моем доме! — тетя Самира ворча под нос, чтобы мы неблагодарные уходит, — обнимешь?

Конечно, обниму! Разворачиваюсь и кутаюсь в любимых объятиях.

— Дочка! — голос отца становится мягким и любящим, — как же я скучал!

— Я тоже очень скучала… правда думала, вы меня никогда не примете… не простите, — голос все также дрожит, я вся дрожу.

— Тебе холодно? Замерзла? Покушаешь? — спрашивает папа.

— Нет, — смотрю на Самира, потом на отца, — не голодна. Я хотела бы увидеть маму.

— Мама спит, — говорит папа, грустно опуская глаза, — пойдем, присядем, думаю нам есть о чем поговорить.

— Я все-таки сделаю нам чай, — говорит Самир и идет на кухню, я порываюсь следом, но отец задерживает.

— Он справится.

Только сейчас я отсматриваю нашу гостиную. Ничего не изменилось, все та же мебель, занавески и ковры на полу. Только как-то не людно стало, тускло.

— Я знаю, вы ждете от меня очень многого..

— Нет. Только то, за что ты так с нами поступила? Почему исчезла ничего не объяснив?

— Я…

— А вот и чай, — громко говорит Самир и ставит поднос на стол, — с твоим любимым малиновым вареньем. Я сам его варил! — я улыбаюсь и опускаю глаза.

— Мы ждем Асият…

— А разве мама вам ничего не рассказала? — хоть я и знаю, что ничего не рассказывала, но я должна знать точно.

— Самир… — я вздрагиваю, когда слышу мамин тихий голос.

— Мама проснулась… — говорит Самир и встает со своего места. Я иду с ним, следом и папа.

— Асият? Дочка? — мама лежит на кровати, укрытая белоснежным одеялом, только вот в комнате пахнет лекарствами.

Я смотрю на маму и не знаю. Лицо стало желтого цвета, губы посинели, глаза углубились и потускнели. Она очень похудела и постарела. Морщин стало больше и глаза… печальные.

Боже! Что сделала с мамой болезнь, страшно смотреть!

Но мне ни капли не больно. Почему?

Господи, почему мне не больно, она ведь моя мать?

— Здравствуй, мама, — отвечаю черствым голосом, Самир подталкивает со спины, чтобы я подошла поближе. Мама тянет мне руку, я поворачиваюсь, смотрю на брата, который кивает, чтобы я подошла.

— Я так ждала тебя, ты не представляешь, — говорит мама, когда я беру ее руку в свою, нежно сжимаю, боюсь причинить боль, потому как и без того вся рука