— Ох, как я устала сегодня, — сказала она Броуну.

Трубачи заиграли зорю. Броун увлек императрицу в комнаты рижского замка, на лестнице предупредил:

— Государыня, есть известия из Шлиссельбурга…

В комнатах ее поджидал кабинет-курьер Гринев:

— Ваше величество, пакет — от Панина.

Прочтя доношение, Екатерина поняла: отныне у нее только один соперник в делах престольных — Павел, ее сын…

В ночь на 5 июля Шлиссельбург затянуло туманом. Собираясь почивать, комендант крепости полковник Бередников сменил мундир на халат. Но тут со двора раздался громкий стук заряжаемых ружей. Не понимая причин тревоги, Бередников выбежал на галерею комендантского дома и, увидев Мировича, спросил его:

— Ты на што ж это тревогу нам учиняешь?

Мирович прикладом его по лбу — хрясь!

— А доколе государя нашего томить будешь?

Выстроив солдат, Мирович увлекал их за собой — на форт, внутри которого содержался император Иоанн Антонович. Солдаты повиновались механически, плохо соображая, что делают и во имя чего делают?.. Секретная команда секретного форта запросила у идущих пароль. Мирович пароля не знал.

— Идем вас брать! — отвечал он истошно.

Приставы Лука Чекин и Данила Власьев многие годы, что охраняли Иоанна, жили за стенами форта, как живут звери в клетке. Им прибавляли жалованье, сулили приятное отдохновение в будущем и велели всегда помнить о тайной инструкции: живым императора никому в руки не отдавать! О господи, никак фортуна смилостивилась над ними? Неужто кончится сейчас эта каторга?

— Что делать учнем? — спросил Чекин.

— Стрельнем, Лука… для порядку!

Под их пулями солдаты гуртом сбежались в укрытие, где хранились пожарные ведра и насосы. Мировича спрашивали:

— Где вид у тебя на такие поступки? Ох, беда наша тяжкая: сами-то мы неграмотны, люди подневольные. Но — боимся: как бы нам за тебя, поручик, несчастными всем не сделаться…

Мирович выхватил из-за обшлага подложный манифест, составленный от имени Иоанна, и, завывая, начал читать. Не вняв высокой риторике, солдаты слушали его не ахти как понятливо. Мирович велел прикатить с бастиона пушку, сам затолкал в нее ядро, суетливо сыпанул побольше пороху. Уговаривал:

— Вот государя вызволим, он всем деньгами отвалит, домой вернемся богатеньки… хорошо заживем, миленькие!

При виде пушки Чекин и Власьев перекрестились:

— Пора тайную инструкцию сполнять…

Узник, облаченный в длинную рубаху, давно не стиранную, проснулся от шума в крепости и сидел на постели. Увидев вбегающих стражей, резко отпрянул в угол, и клинки скользнули мимо, а шпага в руке Власьева переломилась, уткнувшись в каменную стенку. Власьев схватил узника в охапку, крича:

— Язви его, Лука! Язви скорее…

Первый удар распорол плечевые мышцы, но Иоанн, проявив силу, какой от него не ждали, опрокинул Власьева навзничь. Голыми руками стал хватать длинный клинок Чекина.

— Э, не умеешь ты! — сказал Власьев. — Дай-ка я…

Лезвие с хрустом вошло в тело. Иоанн закричал.

— Глубже сунь… глубже, — советовал Чекин.

Власьев вторично погрузил клинок. Иоанн, медленно оседая на пол, хватал своих убийц за ноги. Собачья тоска по этой проклятой жизни светилась в затухающих глазах императора. Чекин треснул его ногою по голове:

— Добей! Добей, и по домам разъедемся…

Мертв! Офицеры дружно обратились к иконе:

— Господи, на все воля Твоя…

После этого сдались. Мирович расплакался:

— За что же вы, звери, душу-то невинную погубили?

— По долгу присяжному. А ты кто таков?

— Я сам по себе, — отвечал Мирович, опускаясь на колени. Поцеловав ногу убитого, он велел класть мертвеца на кровать и нести во двор вместе с кроватью.

Сырой туман еще покрывал двери Шлиссельбурга; в этом гиблом тумане, будто привидения, медленно выступали солдаты, воздев над собой кровать с убитым императором. За ними шел Мирович, салютуя шпагой, следом, как тени, двигались и сами убийцы. Кровать поставили на землю, а Мирович перед фронтом объявил:

— Вот, братцы, император ваш. Вы не виноваты, ибо не ведали, что я умыслил. Один за всех и отвечу…

На галерею выбрался окровавленный комендант Бередников:

— Да что вы тут лижетесь с ним? Он же вас, братцы, погубил! Спасайте честь свою — хватайте его, пока не поздно…

Туман распался. Из города прибыл в крепость генерал Римский-Корсаков, он сразу же накинул на мертвеца офицерскую епанчу, велел оттащить его в тень под стенку, а Мировичу сказал:

— Сволочь! Если своя башка не дорога, так хотя бы о солдатских подумал: им-то каково под палки идти?..

…По указанию Никиты Панина императора закопали на крепостном дворе, выбрав местечко неприметное, где не слишком пекло солнце, где росла крапива погуще. Власьева и Чекина он наделил каждого по семь тысяч рублей, наказав строжайше:

— Теперь скройтесь, чтобы и духу вашего не было. А что видели, даже детям и внукам своим не сказывать. Бывать в городах не можете. Встречаться меж собою вам тоже нельзя. Лучше будет, если сразу монашеское пострижение примете. Пошли вон!..

В окне — страшное зарево: всю ночь пылал Кронштадт.

Утром пришла в столицу галера, осыпанная пеплом, офицеры доложили, что пожар уничтожил 1300 зданий:

— Кронштадта нет! Все надо строить заново.

Хорошо, что отказала Миниху в деньгах для Рогервика.

— Эти полмиллиона дать морякам, — распорядилась Екатерина.

Кронштадт сгорел на пятый день после ее возвращения из Прибалтики. Следствие о «шлиссельбуржской нелепе» было уже закончено. В подложном манифесте Мировича она прочла о себе, что мужа извела («опоен смертным ядом»), что родственникам в Германии отправила 25 миллионов золотом и «чрез свои природные слабости желала взять в мужья подданного своего Григория Орлова, за что она конечно пред Страшным Судом никак не оправдаетца».

— Как-нибудь оправдаюсь… не твоя забота!

Духовенство предложило подвергнуть Мировича самой жестокой пытке, но Екатерина яростно воспротивилась:

— При пытке Мирович скажет не то, что было, а то, что вам от него слышать хочется. К тому же, — добавила она, — мученье дела не ускорит, а напротив, замедлит. Пытаемый должен лечиться долго, чтобы на эшафоте в целостном виде предстать…

Мирович и без пыток ничего не утаивал. Его спросили: кто надоумил покуситься на возмущение в Шлиссельбурге? Подпоручик сразу же указал на гетмана Кирилла Разумовского:

— Вот его сиятельство сидит… с него и началось!

Разумовского это потрясло: