— Так это, вроде, ты должен к нему не с пустыми руками в гости идти. У твоего ж Митьки уже своя семья и мальчик, твой внук, — попробовал я объяснить ситуацию, как я её по своему разумению понимал, но он посмотрел на меня как на идиота, махнул рукой, вроде того, «что с тобой дальше говорить», и отошёл от меня.

Я ругнул себя за попытку влезть «в чужой монастырь со своим уставом», что делать было бессмысленно, тем более моё суждение больше походило на нравоучительную сентенцию.

Известно, что жизнь — это не то, что мы видим, а то, как мы на это смотрим. Веня смотрел на жизнь просто. Ему была чужда мысль представить, как его жизнь выглядит со стороны, он жил своей, привычной для него жизнью, которая его устраивала. Так жили и Павел-пианист, и Колян, и ещё многие, которых я знал. Пьяное забвение скрашивало серые будни, но отправляло в небытие. Время в этом случае перестаёт существовать и стираются грани прошлого, настоящего и будущего, создавая лишь иллюзию жизни…

Павел сходил ещё за бутылкой, которую они с Коляном выпили и даже, наконец, закусили бутербродами с сыром. После этого мы пошли в сквер танкистов, где у скамеек кучковались мужики по два, по три, а то по четыре человека; кто-то привычно сидел на корточках. После хорошей похмелки их тянуло к душевным разговорам, всегда пустым и бессмысленным. Иногда среди них находился «философ» из образованных, но опустившихся, и тогда его разглагольствования с претензией на научность и глубокий смысл о непреодолимости обстоятельств, о неминуемости происходящего, о судьбе и превратностях жизни слушали с почтением, пытаясь придать лицу глубокомысленное выражение. Это возвышало.

— Вов, — сказал Павел, вон сидит Степан Егорович, лётчик, Герой Советского Союза. Фамилия его Мерцалов. — Давай я тебя с ним познакомлю.

— А где ж у него звезда героя? — спросил я, сомневаясь.

— А хрен его знает. Может, пропил. Но Герой — точно. Он документы показывал. Он всем показывает.

— Насчёт «пропил», это ты зря, — усомнился я. — Тот, кто кровь проливал и жизнью рисковал, награды, какой бы он ни был пьяница, пропивать не станет. Слишком дорогой ценой достались.

— Ну, не знаю, говорят.

— А чего он один? Вон все сидят кучками, а он один.

— А это дело тонкое. Ведь он за свои никогда не пьёт. Ну, то есть, если деньги есть, пьёт, но один и дома. А когда на мели, сидит в сквере и ждёт, чтобы кто-нибудь поднёс. Раньше подносили, сейчас реже, потому что надоел. Все знают про его подвиги наизусть.

Герой сидел на крайней к выходу скамейке и поглядывал в ту сторону, где сидели выпивохи.

Мы подошли к уже далеко не молодому человеку с ленинской лысиной ото лба, в военном кителе без знаков различия и наград. Павел и Колян поздоровались с ним.

— А это переводчик, языки знает, — представил меня Павлик.

— Герой Советского Союза Мерцалов, Степан Егорыч, — отрекомендовался важно и, даже чуть привстав, Степан Егорович, предвкушая дармовую выпивку.

— Ваш батюшка воевал? — с места в карьер пошёл в атаку Степан Егорович, после того как мы сели рядом. Колян остался стоять и не забывал посматривать за тем, что делается у соседних скамеек.

— Да, конечно.

— Где, если не секрет? В каком звании? Не лётчик?

— Нет, — ответил я. — У него было секретное задание. Знаю только, что он служил в Тегеране.

— Да-да, понимаю, — Степан Егорович понизил голос и приложил палец к губам. — Молчу.

Мне показалось, что он уже значительно выпивши.

Коляна неожиданно поманили, показав бутылку, и он, наскоро простившись с нами, поспешил на новую, более перспективную позицию.

— А я воевал в небе. Героем Советского Союза стал в конце сорок третьего года, когда звание можно было получить за пятнадцать самолётов, а не за десять, как в сорок первом. У меня к концу года было девяносто шесть вылетов и семнадцать сбитых самолётов.

На соседних скамейках произошло некоторое тревожное движение.

— Атас, мусора! — послышалась негромкое предупреждение.

— Пошли-ка от греха, — Павел поднялся со скамейки, я следом, а за нами Степан Егорович, который, нюхом почуяв вероятную возможность выпить, теперь от нас не отставал. Мы покинули сквер. Я, решив быть благодетелем до конца, дал Павлу пять рублей, чтобы он купил три бутылки вина.

— Пойдём ко мне, — сказал я. — Ты догоняй, мы подождём тебя на углу Советской.

— А заесть? — Павел после бутылки вина пришел в себя, и у него пробудился аппетит.

Я дал ещё рубль.

Мы, не торопясь дошли до угла улицы, но Павла ждать почти не пришлось, потому что он появился следом. Он сиял и, наверно, ждал обычной похвалы за то, как быстро управился, но я проигнорировал его идиотское тщеславие от пустого и, на мой взгляд, унизительного «таланта» шестёрки-скорохода.

Две бутылки торчали из карманов брюк Павла, а одну, прижатую поясом, закрывала рубашка.

Дома Павел вытащил ещё одну бутылку из-за пояса со стороны спины и оказалось, что он купил четыре бутылки вина вместо трёх.

— А закуска? — спросил я.

— Да понимаешь, — объяснил компаньон, — посчитал — как раз выходит… Хлеб-то у тебя найдётся?

Я усмехнулся. Жадность перевесила, и Павел не смог устоять перед соблазном взять ещё одну «поллитру», если представилась такая очевидная возможность.

Пришлось мне выставить из холодильника то немногое, что там могло быть: начатая банка солёных огурцов, которыми меня снабжала матушка, немного колбасы и сыр. В холодильнике остались только яйца, консервы, да банка свиной тушёнки. Но это я предусмотрительно приберёг для себя.

— Вот видишь? — сказал довольный Павел. — Правильно я сделал.

Я дал себе волю, пил вместе с Павлом и Степаном Егоровичем и слушал не очень связные разговоры уже нетрезвых моих собутыльников и был в небольшом подпитии сам.

— У вас дети есть? — поинтересовался я.

— Есть, сын и дочка, но они давно живут отдельно, — охотно поведал Степан Егорович.

— А жена?

— А она в мои дела не лезет. Она сама по себе, я сам по себе. Денег даю, а она готовит и стирает…

Он, очевидно, ждал, что я спрошу про пенсию, которая у него должна быть по нашим меркам приличной, и, предупреждая вопрос, с оттенком гордости сказал:

— Все деньги на детей уходят. Хоть у них и семьи, неустроенные ещё. У сына квартира есть, а дочери собираю на кооператив.

Я не поверил. Насколько я знал, если в семье алкоголик, то деньги там не водятся. А Степан Егорович был алкоголиком.

— А чего звезду не носите?

— Украли… Сволочи.