«Это все Каха, – вяло думала Алла. Чудовищная новость лежала перед ней, как мертвая, скользкая рыба, которую невозможно было взять в руки. – Это все Каха или подстроил, или подтолкнул руку убийцы своей ненавистью. А ты думала, ненависть так легко тебя отпустит?»

На Аллу навалилась тяжелая усталость. «Это ведь личная битва. Зачем в ней невинные жертвы? Почему для пространства так важна моя прощабельность? Что во мне такого? Что поставлено на карту? Неужели большее, чем жизнь и смерть? И что случится, если я теперь отступлю, позволю ненависти снова влиться в меня? Почему я чувствую себя причастной к какой-то тяжкой, громадной битве? Главное, расскажи кому, даже прамачехе, – не поверят. Решат, нервный срыв».

Да, она не поехала на похороны. Струсила. Прикрылась своей беременностью перед удрученной и заплаканной Линой Ивановной, которую выставила вместо себя. «Достаточно с меня похорон Стёпы. Двое за один год – это уже слишком, – малодушно убеждала она себя. – Я не могу увидеть Илью в гробу. Буду думать, что он просто уехал в свою Тверь и когда-нибудь вернется. Прошлое, притормози, побудь еще настоящим. Подожди, пока я смогу по кусочку проглотить эту боль».

Алла смотрела во двор невидящими глазами и твердила себе, что ее малодушие оправданно. Вдруг заметила, что каштаны, так и не отдав осени ни одного листа, разом пожелтели. Все, с головы до пят, словно бойцы по команде. Этот яркий солнечный густой желтый цвет притягивал взгляд и вливал внутрь спокойствие, как микстуру.

Сильный порыв ветра пронесся сквозь листву. Давно созревшие, но притаившиеся под листьями плоды посыпались из своих высохших домиков. Шоколадный град забарабанил по тротуару, по крышам машин. Один каштан угодил зазевавшейся вороне по темечку. Она дико каркнула и взвилась в небо.

В прихожей раздался требовательный звонок. Вся в черном, грузная и печальная Лина Ивановна пошла открывать.

– Добрый день, мы были тут рядом, в вашем отделении… А у Аллочки мобильный отключен… – послышался извиняющийся басок Мариэтты.

– Конечно, конечно! Как хорошо, что вы зашли. Ей просто нездоровится. Врач говорит, это шок.

В гостиную вошли еще более посеревший Андрей Александрович и еще более почерневшая и отвердевшая Мариэтта Ашотовна. Посидели, помолчали. Выпили чаю. Андрей Александрович вышел на кухню позвонить. Мариэтта подсела к Алле на диван и, аккуратно поправив плед, тихо спросила:

– Илюша говорил, что у него для нас грандиозная новость. Это новость про тебя? Правда? – с надеждой в голосе прошептала она и вдруг заплакала, некрасиво сморщив усы. – Ты беременна?

– Да, – не в силах объяснить всю запутанность ситуации, ответила Алла, ужаснувшись, что теперь в эту заварушку оказались втянуты и Илюшины родители. Мариэтта Ашотовна ревниво покосилась на Лину Ивановну, как на конкурента, и придвинулась к Алле:

– Девочка моя, мы всё для тебя сделаем!

Лина Ивановна закатила глаза, полные слез, и поспешно вышла из комнаты.

Жизнь сузилась до дивана. В конце октября уже пошел снег. Алла видела этот легкий белый промельк за окном, но даже не привстала взглянуть. Она не знала, тает он или нет. Она уже почти три недели не выходила из дома. Общалась с миром теперь только эсэмэсками и по электронной почте.

«Дорогая, любимая моя девочка! Посылаю тебе с оказией приглашение и все необходимые документы для твоей визы, включая согласие из колледжа принять тебя после собеседования при гарантии стипендии с нашей стороны. Очень надеюсь, что тебе захочется воспользоваться этим приглашением.

Приезжай. Если не понравится, всегда сможешь вернуться в университет с потерей года. Ты ведь, слава богу, девочка, в армию не заберут. Братья шлют тебе привет. Они соревнуются, сочиняют программу знакомства с Америкой для тебя.

Дарагая сестричка! Прасти за нехароший руский. Мы тибя очен шдем.

Мы тебя действительно очень ждем. Целую, мама».

«Как же мне это в голову раньше не пришло? Если выкорчевывать ненависть и заменять ее прощением, то надо начинать с матери. С моей беглой мамаши, такой далекой и такой когда-то желанной. Сначала надо разобраться с матерью и только потом со всеми остальными. А что, если и правда поехать?» Раньше даже задуматься об этом Алле не позволила бы гордость. А теперь форс-мажор: она едет не клянчить материнскую любовь, а спасать собственного сына.

Каха сменил тактику с кнута на пряник и уже дважды присылал ей безумные в своей избыточности букеты, где теснились все возможные цветы мира – от хризантем до фрезий. Но Алла хорошо помнила оплеуху и жаждала только обрубить «хвост», как писали в шпионско-детективных романах, которыми был завален ее диван.

Через два дня раздался звонок в дверь, и Лина Ивановна вплыла в комнату с толстым желтым конвертом. Она была теперь и домоправительница, и целительница, и единственный связной с остальной вселенной. Поэтому скорбной величественности прибавилось.

– Это от мамы?

– Да, зовет к себе, прислала документы, – небрежно бросила Алла и вдруг вся раскрылась: – Я больше так не могу. Мне здесь ненависть дышит в затылок. Я решила уехать. Вернее, отдать бумаги в посольство и, если все пойдет гладко, уехать. А если будут какие-нибудь сложности, остаться. Никаких резких движений. Я сейчас могу только плыть по течению.

– Девочка, не уезжай… – Вся величественность Лины Ивановны слетела, она беспомощно хлопала глазами и кривила губы, готовясь заплакать, словно маленький ребенок, узнавший, что праздник закончился. Она вдруг почувствовала, что может снова и безвозвратно стать осколком бытия.

Алла тяжело вздохнула и отвернулась к стене. Откуда эта странная привычка держаться-держаться, а потом все вываливать начистоту, когда никто не просит? Может, оттого, что все ее силы сейчас уходили на борьбу с ненавистью, вернее, на бесконечное прощение и отпускание от себя этой ненависти? Она упорно припоминала всё новые и новые обидные эпизоды, связанные с отцом и матерью. Конца и края этой веренице гнойных заноз не было.

Утром Алла тяжело поднялась, оделась и, выглянув в окно – нет ли Кахиных соглядатаев? – поплелась в посольство. У подъезда махнула рукой благородно замершим каштанам, как машут знакомому постовому. Поразительно, но желтый шатер листвы еще держался, хотя на него уже местами лег снег.

А Лина Ивановна, как только за ее девочкой закрылась дверь, бросилась трезвонить новой родне в Тверь. В борьбе за счастье все средства хороши.

Вернувшись поздним вечером и обнаружив в гостиной родителей Ильи, Алла не удивилась. Она, собственно, так и представляла себе Лину Ивановну в роли партизана. Несчастные старые женщины согласно заламывали руки, а бледный Андрей Александрович молча кивал и гладил Мариэтту по спине, так же как Илья гладил недавно Аллу, так же как сама Мариэтта гладила безмозглую старую свекровь. Круговорот ласки в природе. Трое чужих взрослых людей цепко держали ее жизнь за фалды и не хотели отпускать. А родному отцу было на нее наплевать. Он за эти два месяца так и не объявился, даже в электронном виде. А ведь раньше они часто, когда ссорились, писали друг другу. Отец обычно не выдерживал первым и посылал ей сухие указания по всяким хозяйственным нуждам. Это был сигнал к примирению.