Профессор Вильгельм Рёпке сказал в 1945 году: «Все, кто после этого события – телеграммы Гитлера с выражением симпатии к штурмовикам, совершившим убийство в Потемпе в 1932 году, – продолжали состоять в партии такого человека, осудили себя сами. По крайней мере, никто из них не должен занимать место в общественной жизни нации». Слышали ли немцы это предостережение?

Самый знаменитый из немецких эмигрантов Томас Манн в 1947 году высказался языком Вагнера (Гитлер любил музыку и идеи Вагнера и считал себя Зигфридом, которого ударило в спину мировое еврейство): «Наша любовь принадлежит судьбе – любой, лишь бы это была судьба, пусть даже это будет конец мира, окрашивающий небеса красноватыми отблесками сумерек богов». Поэт Ганс Бранденбург соглашается с этим: «Древний миф – не объясняет ли он своим таинственным шепотом еще более древний миф, превращающий сумерки богов в сумерки людей?» Один из немецких юристов на Нюрнбергском процессе сказал, что глубокая трагедия немецкой нации заключается в том, что она не сублимирует свое убеждение, что опоздала к дележу мировых богатств, чем могла бы укрепить свое почетное положение в областях духа и прикладных наук. Один венский профессор подытоживает немецкую судьбу, говоря, что ее глубинная вина заключается в том факте, что на ее почве так и не было позволено произойти ни одной революции. Реформация Лютера была социальной революцией, сорванной немецкими князьями, использовавшими революционную энергию в своих корыстных целях. Очень скоро на сцене появилась «сильная рука» Пруссии. Выборщик из Бранденбурга стал королем Пруссии и, как и следовало ожидать, быстро сменил императора – представлявшего идею объединенной Европы, чем был создан новый тип властителя – император объединенной Германии.

Восхождение Гитлера не было ни следствием Версальского договора, ни результатом условий, сложившихся после Первой мировой войны. Гитлер стал результатом длительного развития: Пруссия над всеми немецкими князьями, Пруссия над всем Германским рейхом, Пруссия над Европой, Пруссия над всем миром! Гитлер, одержимый идеей великого рейха, воображал, что на него возложена миссия воплощения в его персоне всей мощи, всей справедливости, всей власти – то есть это была кульминация старой мании величия. Гитлер считал себя воплощением Германии, Европы, мира и, наконец, человеком, который сможет заменить собой Бога. Он был персонификацией немецкой идеи власти. Германское превосходство обратилось против всего и вся: политически против Европы, идеологически – против иудаизма и христианства; национально – против наций и рас. В этом причина поражения и разгрома Германии.

Томас Манн был самым известным противником Гитлера, и, так как немцы отказались слушать его предостережения против национал-социализма, нам представляется уместным заметить, что именно ему принадлежит честь подведения итогов германской проблемы. Он напомнил немцам, которые предпочитают винить Версальский договор в возвышении гитлеризма, что это они сами не восприняли всерьез демократическую республику 1918 года, отбросив ее, как неудачную шутку, возненавидев ее за свое заслуженное поражение. Он напомнил им о громадной ответственности большинства немецких интеллектуалов. Вместо того чтобы пестовать идею свободы, они предложили нации новое старое учение, «в котором ценности, связанные с идеей индивида, – истина, свобода, право, разум – были полностью отброшены… или им было придано значение, отличное от значения, какое придавали им в течение столетий». Они высмеивали веру в свободное научное исследование, лишенное всяких предварительных допущений; свобода была дана только тем мыслям, которые оправдывали силу. Эти профессора не верили в свободные учреждения и поэтому считали, что концепция свободы внутренне противоречива; они одобряли «деспотическую тиранию над массами, подкрепленную мифическими фикциями… безумными видениями, химерами, не имеющими ничего общего с истиной, разумом или наукой и не способными к творчеству, определяющему ход жизни и истории».

Томас Манн с ужасом наблюдал это гибельное развитие событий и предостерегал против него всей силой своего могучего слова. Он понимал, что такая идеология приведет к периоду войн, «которые, вероятно, отбросят нас далеко за христианскую цивилизацию Средних веков», в варварскую эпоху шаманов и колдунов. Для обозначения такого положения вещей Манн воспользовался музыкальным термином глиссандо, «варварским рудиментом домузыкальной эпохи… Я всегда чувствовал в глиссандо антикультурный и античеловеческий зов».

Немецкая молодежь была увлечена тоталитарными идеями задолго до Гитлера. Это можно почувствовать по беседам, которые ведут молодые люди в романе «Доктор Фаустус» в начале двадцатых годов. Язык, которым они пользуются, – это типичный немецкий жаргон гегельянского типа, который в свое время высмеивал еще Гете. Эти подающие надежды молодые люди убеждены, что либерализм изжил себя и устарел, что никого больше не занимают идеи свободы; они видят только «две возможности религиозной [!] самореализации – социальную и национальную». Пару десятилетий спустя эти возможности стали реальностью, воплотившись под восторженные вопли миллионов молодых и не очень молодых мужчин и женщин в «религию» национал-социализма.

Фауст Томаса Манна – композитор Адриан. По мнению Манна, старая легенда о докторе Фаустусе и трагедия Гете не полностью представляют немецкий характер, так как лишены музыкального элемента. «Музыка – царство демонизма». Музыка, в особенности музыка романтическая, оказывает опустошающее воздействие на германское сознание. Манн цитирует Бальзака, сказавшего в 1839 году: «Пусть немцы не знают, как играть на великих инструментах свободы, но зато они естественно умеют играть на всех музыкальных инструментах».

Один из героев романа католик Цейтблом, в политическом отношении второе «я» Томаса Манна и подобно ему являющийся непримиримым врагом Третьего рейха, говорит, что Германия ввергла мир в войну и что гитлеровский режим сделал Германию невыносимой для всего остального мира, превратив по-европейски мыслящую Германию в безумную грезу о «немецкой Европе». Нацисты говорили о Германии, утверждает Цейтблом, как о европейской крепости, хотя на деле она стала сумасшедшим домом с удушающей, спертой атмосферой. Немецкое поражение, говорит он, будет ужасным, но еще ужаснее была бы победа.

Главный мотив «Доктора Фаустуса» – это пакт с дьяволом. Подобно Фаусту Гете Германия собралась завоевать мир за счет союза с дьяволом, и, как Фауста, дьявол ее похищает. Главная черта дьявола – гордыня – Non serviam. Немцами тоже двигали гордыня и надменность.

Томас Манн бичует эту гордыню в «Иосифе». Немцы, говорил он в 1936 году, «так нелепо тщеславны, потому что родились в стране мужчин, в единственном месте рождения истинных богов»; они презрительно рассмеются над малейшим сомнением в том, что их цивилизация превосходит цивилизации всех соседних с ней стран. Через несколько лет в одном из своих радиообращений к немцам – которые многие из них тайно слушали, рискуя жизнью, – Манн говорил о «мании величия» Германии, а в «Докторе Фаустусе» мы читаем о враге Бога, дьяволе: «Его враг пал, сраженный своей гордыней».

Миллионы людей радовались в 1933 году, опьяненные ложной религией, которая открывалась каждому разумному человеку, как режим жестокости, вульгарности, бандитизма, садизма и грязи. Нацисты совершили неслыханные преступления против народов Европы, разложили своих граждан и совершили перед лицом Бога и людей невиданные мерзости. Какое значение имел теперь гуманизм их Гете, если Гитлер сумел растоптать Европу, называя себя при этом ее спасителем! Тысяча лет немецкой истории была перечеркнута этим падением. «Все немецкое, даже немецкий разум и дух, немецкая мысль, немецкое слово стали омерзительными образчиками зла». Немецкая история закончилась «прыжком в ад, освещенный пляшущими языками ревущего пламени».