Но те, из-за кого я решил не бороться с правосудием, пострадали бы, подвергнувшись уже серьёзным испытаниям, малейшими из которых стали бы жёсткие обыски и новые допросы. Скорее всего, искусственно созданными методами так или иначе меня заставили бы вернуться, совершенно чётко понимая, что ни семье, ни родственникам мучиться я не позволю, а поэтому и нечего было думать о предполагаемом. Предки, терские казачки, никогда не бегали от заслуженного наказания, и мне негоже.

Но что-то тянуло и тянуло, ломая весь контроль над своими действиями. Уже и на вопросы начал отвечать с задержкой, создавая впечатление усталости и вялости, сам находясь во власти того, куда толкала неведомая сила. Почти все отстали, в бурном обсуждении происходящего, делясь мнениями и суетясь в окончании мероприятия.

Я придвигался всё ближе к заветному проёму, и уже видел доски, стоявшие в трёх метрах от выхода с чердака, спецназовец что-то отвечал подходящему, кроме того, нас с ним разделяла балка на уровне голени. И вот рука, толкаемая бегущими по всему телу мурашками, с чувством разлетающегося по всем артериям и венам адреналина, пониманием очень удачной постановки ступней, сосредоточием центра тяжести тела на согнутых, как пружинах, ногах в подготовке, может быть, самого главного в моей жизни броска… остановилась. Трусость, толкавшая на попытку избежать ожидаемого, и неверие в хороший исход пресеклись откуда-то появившейся твёрдой мыслью, что всё будет хорошо. Единственный путь — пройти через всё это, доверившись Его воле.

Резко остановившись, выпрямившись, круто развернувшись, я вперился взглядом в лица сзади идущих участников следственных действий и увидел их непонимание (я думаю, многие из них помнят этот момент), так и не осознав смысл происходящего далее, они что-то почувствовали. Если мне не изменяет память, Рядовский спросил: «Алексей Львович, что случилось?». Не помню, как точно я ответил, но скрытый смысл заключался в желании уйти от заветной двери, и я повёл всю группу показывать путь настоящего «отхода» через другой подъезд, хотя смысла никакого это уже не имело.

Туда все и двинулись, следуя за мной. Пока ждали ключа от другого выхода с чердака, я заметил, как буквально горит внутренняя поверхность кисти, охватывавшая ручку двери, которая могла встать вдруг выросшей с стенкой между мною убегающим и всеми остальными.

Выход скоро открыли, и мы вышли через другой подъезд. Если господа, присутствующие тогда, попытаются вспомнить, то всплывёт примерно эта картина, а, может быть — тому есть оставшееся записанное видеосвидетельство. В любом случае, думаю, прочитав эти строки, они увидят происшедшее уже в другом ракурсе, быть может, ощутив пробежавшие по спинам после понимания, чуть было не случившегося, холодные колючки.

За день, то есть за один выезд, старались оформить видеоматериалом минимум два эпизода. Следующим был случай, произошедший около «Долле». Всё, что я запомнил, это полемика по поводу применявшегося тогда оружия. Револьвер канул в неизвестном направлении, а в его применение с такой дистанции никак не верилось до тех пор, пока не подтвердилось двумя очевидцами, впрочем, самого выстрела так и не видевшими. Оставшаяся пуля и мои показания всё же легли в основу обвинения против меня же, правда, кусочек свинца куда-то чудным образом тоже исчез, так и не дойдя до суда.

Уже на процессе я узнал, что в «живых» из всех вещественных доказательств осталась лишь мелкокалиберная винтовка «Аншутц», применённая у Краснопресненских бань, и то, по всей видимости, из-за значимости человека, который был из неё убит.

Уменьшилось население с тех самых 90-х, но увеличилось количество машин на долю этого самого населения. Сузились, но расслабились границы, уменьшилась территория, на которую хлынул весь поток ранее сосредоточенного по всему Союзу криминалитета со всех республик. Придаточная сырьевая основа затоптала сельскохозяйственную и производственную базу, не говоря уже о ракетно-космическом и военно-промышленном комплексах.

Жадность не уменьшается, но поддерживается лицемерием, а безразличие к судьбам своих граждан — и цинизмом. Реклама намного увеличила продолжительность фильмов, экраны ТВ заполнили сериалы об удачливых бандитах и честных милиционерах, передачи о преступниках и преступлениях, ими совершаемых, причем некоторым из них так понравилось быть «героями», что они попадают под те же камеры дважды (уже после освобождения), а наиболее талантливые — даже трижды. Награды и почести раздаются не за создание, а за разрушение, загубившие государственное дело не садятся в тюрьму, а идут на повышение. В полах женском и мужском произошла революция с частичной сменой их назначения.

Проститутки становятся писательницами, называясь светскими львицами», охотницы за богатыми мужиками — меценатками, родственницы — чиновницами, а то и депутатами, киллеры-мемуаристами, разведчики и обеспечивающие безопасность страны плавно перетекают в управленцев ею, с положительной для своих зарубежных счетов составляющей.

Первые лица России хают Америку, на деле спасая ее экономику, а наиболее отличившиеся получают от неё ещё и бонусы в виде первых мест среди монстров — министров, притом, что это первое место обусловлено лишь провалом национальной экономики, финансовой системы, да и практически любой другой. Приветствуется глупость, возносится ложь, а правда и нравственность становятся пережитками и предрассудками как всего общества в целом, так и человека в отдельности.

Мир перевернулся, и не стал ни лучше, ни хуже, просто приблизился к преисподней, хотя почти все делают вид, что ничего не замечают, лишь изредка поднимая знамя протеста, но, кажется, лишь для того, чтобы стряхнуть присосавшуюся к нему «моль». Правда, иногда бывает достаточно и одного вздоха спящего «Великана».

Понимая всё это, глядя одним глазом на экран тюремного телевизора, флюиды которого жадно впитывают мои сокамерники, я принимаю решение не смотреть его или хотя бы в его сторону. Однако он навязывается соседями через обсуждение тем и волнующих вопросов. Когда появляется тишина, становится заметно спокойнее, ругать больше некого, как и не на кого злиться, и тихий говорок не спящих льётся как очищающая влага, впитывая эмоции, накопленные за день.

Разговоры о близких редки, но именно они очищают. Нам повезло. Как я уже говорил, в этой тюрьме не было ни «дорог», ни «дорожников», налаживающих общение между камерами. На деле оно на 90 процентов пустопорожнее, нужное в основном для поисков колбасы или наркотиков. Остальные 10 процентов — архиважные для жизни темы в информационной сфере любой тюрьмы, от того, кто появился из новеньких, до выяснения отношений между подельниками и определением в выборе дальнейшей линии защиты. Последнее, впрочем, опасно, так как, скорее всего, будет прочитано местными операми, со всеми выходящими последствиями.

Хотя большинство проходящей информации не нужно, но создаёт отвлекающую от переживаний суету, которая тоже сподвигает к деградации. Большинство из нас, к сожалению, всегда ищут пути полегче, в результате совсем забывая, что, находясь здесь, являются обузой и, ради своих интересов и мифического авторитета, вытягивают порою так нужные близким средства.