* * *

Сняв затянувшуюся осаду с Новгорода-Северского, Иваницкий повёл свои войска на северо-запад. Морозное январское утро 1605 года. Лихие запорожцы в лохматых овечьих папахах и зипунах, донцы в высоких войлочных шапках, полушубках и бурках, боевые холопы в мохнатых волчьих шапках и в тегиляях[76], снятых с побитых или пленённых детей боярских и дворян, проносятся верхом, поднимая копытами коней свежий рыхлый снежок. Латные польские и литовские всадники с тяжёлыми мечами и саблями у поясов, закутанные в шерстяные накидки, гусария[77] в звериных шкурах поверх лат, с длинными пиками и флажками («прапорцами») у наконечника, с крыльями из больших гусиных перьев за спиной, неспешно рысят по неглубокому снегу, утаптывая занесённую дорогу. Отдельные пешие отряды запорожцев с мушкетами, крестьян и посадских людей с тяжёлыми рогатинами на плечах, обутые, кто в сапоги, кто в лапти, бодро идут рядом с обозными санями. Молодой снег поскрипывает под ногами людей и копытами лошадей. Войска Расстриги идут к Севску. Расстрига и Отрепьев едут вместе с Евангеликом конь о конь.

– Яко же сретит нас Севский воевода? – задумчиво спрашивает атаман.

– Севск – вельми знатный и крепкий град. И кром Севский на высокой горе стоит над рекой Марицей, а вкруг яруги, да болота. Благо нынче схватило всё морозом, – отвечает Иваницкий.

– Ни уйметси никак Годунов! Высылает супротив нас новые рати, – молвит Евангелик.

– Боится Бориска, зело боится тя, государь. Чает, шо не пощадишь ево, коли возьмёшь Москву. А и пощадил бы? – спрашивает с усмешкой Отрепьев.

– Пощадил бы. Коли внял бы гласу старцев греческих, что летось на Москве ему втолковывали. Отцы-иерархи Дионисий Палеологус, да Арсений Элассонский не по разу по его душу приступали и о послании кесарском и о наших делах Литовских наказывали, – отвечает Иваницкий.

– А и запросит мира царь Борис, да упадёт те в ноги, государь, и прощения запросит, тогда как? – вновь с ухмылкой спрашивает Отрепьев.

– Много уже крови пролито, люд простой взмястился. Война идёт по всем южным волостям и уездам. Коль возьму Москву, пусть Церковные владыки и народ православный на Москве и судят, что делать с Борисом, – отвечает в раздумье Иваницкий.

– Мыслю, аз грешный, что на Москву-то мы прии́дем, Бориску со стола царского сдвинем. Народ то вона как поднялся за тя, государь… Но на Москве друга беда ести, и ой немалая! – уже серьёзно говорит Отрепьев.

– Что-то ты Григорий загадками глаголеши! – так же без иронии упрекает Иваницкий.

– На Москве Годунова многие то ж подвинуть хотят. Вот они, государь, поначалу табе-то поклóнятси. Но потом с ними ухо востро держать надоти, – отвечает Григорий.

– Молви! – велит Иваницкий.

– Яз, государь, ведомо табе, когда в монáсех служил на Москве, много чего повидал и услышал. Крутило-то меня всё при иерархах, да при Чудовом монастыре, что в Московском Кремле. И скажу те верно; многие именитые мужи – князья, да бояре спят и видят, как земского царишку на своего родовитого заменить и без Земского соборного приговора на стол посадить! – отвечает Отрепьев.

– И кто ж суть сии мужи? – строго спрашивает Иваницкий.

– Да, хотя б супротивник наш – князь-воевода Фёдор Мстиславский. И весь род их Мстиславских – древний род. Давно Мстиславские к власти рвутся. А пуще их князья Шуйские! Те по роду своему старше пращуров твоих – Московских Великих князей, что от князя Даниила Александровича начало своё ведут. Все они – Шуйские, Мстиславские, Воротынские, Голицыны, Салтыковы, да и мало ль их, кто царскую власть подмять хочет и своего царя посадить! Их десятки! А с приспешниками своими, да со слугами, да с боевыми холопами – их тысячи! И вотчины при них, и деньги, и кони добрые, и оружья всякого у них в домах припасено! – без всякой иронии молвит Отрепьев.

Иваницкий, осмысливая всё сказанное Григорием, стал молчалив и задумчив.

– Одно скажу, Григорий, в Москве, и в обителях северных чёрные монáси, владыки и иерархи, и служилый люд, и посадские, и смерды – все за меня. А это – великая сила!

– Нет спору, государь! Только князи, да бояре запросто своего не отдадут. Гляди в оба! – отвечает Григорий.

На следующий день Севский воевода открыл ворота Расстриге и сдал город. Смута всё шире охватывала Юго-Западную Россию. Помимо немногочисленных соединений польской шляхты Расстрига по-прежнему располагал 10 тысячами запорожских и несколькими сотнями донских казаков, несколькими тысячами конных и пеших служилых людей, и ополченцев, присоединившихся к его войскам в Южной России. В Севске это войско пополнилось людьми и запасами продовольствия. Теперь на стороне Расстриги выступало пять отрядов пешего повстанческого ополчения, набранного из «охочих» – боевых холопов, посадских людей и крестьян, способных носить оружие. Их в войске Расстриги насчитывалось уже около шести тысяч человек.

Навстречу Расстриге выступили правительственные войска под предводительством князя Фёдора Мстиславского. В помощь страдавшему от ран Мстиславскому царь направил боярина князя Василия Шуйского. Защитник Новгорода-Северского воевода Петр Басманов был вызван в Москву, где его торжественно встретил сам царь. Басманов получил боярский чин, большое поместье, две тысячи рублей и другие подарки. Сам Борис Годунов вышел на Лобное место в Москве и всенародно свидетельствовал, что истинный царевич закололся и был погребён им в Угличе.

* * *

Утром 10 января 1605 года отряд московских верховых численностью до четырёх тысяч дворян и боевых холопов выехал из своего стана на поиски продовольствия. Казалось, ничто не предвещало беды. Но не прошло и четверти часа, как этот отряд попал в засаду, устроенную польскими и литовскими латниками в ложбине, поросшей лещиной. Раздался дружный ружейный залп. Затем стремительным напуском латная кавалерия поляков и литвинов привела русских верховых в замешательство. Какое-то время дворяне и дети боярские отбивались огнём из пищалей-ручниц и стрельбой из луков. Но вскоре их отряд, потеряв около 500 человек убитыми и ранеными, начал стремительно откатываться обратно к стану.

Благодаря этому столкновению, царские воеводы узнали о близком расположении войск противника. Тем временем Расстрига, возвратившийся из Путивля, решил дать бой царским войскам. Его отряды двигались в сторону Комарицкой волости. Они остановились в пяти верстах от лагеря царских войск у Добрыничей, близ Чемлыжского острожка. В то время, как польские военачальники уговаривали Расстригу вступить в переговоры с Мстиславским, казацкая старшина настаивала на немедленном наступлении. Расстрига уступил казакам.

Войска Расстриги выдвинулись в ночь на 21 января, что было неожиданностью для царских войск, хорошо осведомлённых о планах противника. Местные крестьяне провели войска Расстриги к Добрыничам. Царские войска стали готовиться к обороне. Сражение началось утром 21 января.