— Уортроп, — сказал датский журналист, пожимая доктору руку. — Вы выглядите ужасно.

— Я тоже рад снова вас видеть, Рийс.

— Я не хотел вас обидеть. В утешение могу сказать, что я видел людей, которые после Мюлберри были и в состоянии похуже — им нужен был катафалк.

— Спасибо, Рийс, теперь мне стало гораздо лучше.

Рийс улыбнулся. Но улыбка быстро пропала.

— Ну, фон Хельрунг, открывайте свою коробку с красными булавками. Ваше чудовище трудилось вовсю. Было еще трое, возможно, четверо, — проинформировал он монстрологов. Он показывал точки на карте, и фон Хельрунг втыкал туда символически окрашенные булавки. — Я говорю «возможно», потому что есть одно исчезновение, из богемского квартала. Очевидцев не было, но обстоятельства подпадают под те тревожные критерии, которые вы обрисовали. Свидетели говорят о жутком запахе, о виденной мельком призрачной фигуре с огромными светящимися глазами. А в одном примечательном свидетельстве не очень надежного источника упоминается большой серый волк на ближней крыше.

— Волк? — повторил Торранс.

— Оно способно менять форму, — сказал фон Хельрунг. — Это хорошо описано в литературе.

— Да, в той, что проходит в каталогах как беллетристика, — презрительно бросил Уортроп.

Рийс пожал плечами.

— Другие случаи — это явно работа нашего человека — или кто он там. Останки — именно останки — были обнаружены высоко над улицей. Двое лежали на крышах, а третий был насажен на печную трубу харчевни там, — он кивнул на булавку, — в китайском квартале. Этот случай особенно поразителен хотя бы потому, какая сила потребовалась, чтобы протолкнуть такой предмет сквозь человеческое тело.

Я бросил взгляд на доктора. Подумал ли он о том же, о чем я? Встал ли перед глазами его памяти, как у меня, расщепленный ствол, торчащий из оскверненного трупа Пьера Ларуза?

— У всех исчезли глаза и кожа лица, — продолжал Рийс. — Кожа была отодрана от мышц с хирургической точностью. Все трупы были обнаженными. — Он сглотнул, в первый раз немного надломившись. Он достал из кармана платок и вытер лоб. — И все трое были молоды. Самый старший был единственным сыном китайца, который приехал только в августе. Мальчику было пятнадцать лет, и он был очень маленьким для своего возраста.

— Самые слабые, — пробормотал фон Хельрунг. — Самые уязвимые.

— Самую младшую нашли на изгибе Мюлберри, всего в нескольких кварталах от моей конторы. Девочка. Ей было семь. Она была изуродована больше всех. Я опущу детали.

С минуту все молчали. Потом фон Хельрунг тихо спросил:

— Их сердца?

— Да, да, — кивнул Рийс. — Вырваны из груди — и когда я говорю «вырваны», я имею в виду, что они именно вырваны. Плоть разодрана, ребра сломаны пополам, а сами сердца…

Он не закончил. Фон Хельрунг утешающе положил ему на плечо руку, которую Рийс тут же стряхнул.

— Я думал, что видел все ужасы, которые только можно представить в трущобах этого мегаполиса. Голод, пьянство, пороки. Лишения и отчаяние, сравнимые с худшими из европейских гетто. Но это. Это.

— Это только начало, — мрачно сказал фон Хельрунг. — И только та часть начала, о которой мы знаем. Боюсь, сегодня обнаружится еще больше жертв.

— Тогда не будем терять времени, — сказал Торранс. От сообщения Рийса у него заиграла кровь. — Давайте сделаем то, чему мы обучены, джентльмены. Давайте отыщем и убьем эту тварь.

Уортроп отреагировал моментально. Он развернулся к молодому человеку и так ударил по столу тростью, что Торранс дернулся в кресле.

— Всякий, кто причинит вред Джону Чанлеру, ответит передо мной! — прорычал доктор. — Я не пойду на хладнокровное убийство, сэр.

— Я тоже, — согласился с ним Пельт. — Только если не будет другого выбора.

— Конечно, конечно, — поспешно сказал фон Хельрунг. Он избегал ледяного взгляда Уортропа. — Линия раздела между тем, что мы есть, и тем, чего мы добиваемся, тонка, как лезвие бритвы. Мы будем помнить о своей человечности.

Фон Хельрунг предложил разделиться на три группы, чтобы расследовать преступления, о которых доложил Рийс. Уортропу идея не понравилась; он настаивал, чтобы мы оставались вместе; разделение нас только ослабит и умалит наши шансы на успех. Его мнение отвергли, но он отступал не ярдами, а дюймами: следующее, что он оспорил, был состав групп, определенный фон Хельрунгом. Тот поставил Уортропа в пару с Пельтом, себя с Доброгеану и Торранса с Граво.

— Опыт надо объединять с молодостью, — доказывал он. — Я должен идти с вами, Meister Абрам. Пельт с Торрансом. Граво с Доброгеану.

— Пеллинор прав, — согласился Пельт. — Не годится, чтобы с ним столкнулись вы с Доброгеану, если оно такое сильное и быстрое, как вы говорите.

Доброгеану напрягся. Он обиделся.

— Я с возмущением отвергаю намек на то, что я не могу за себя постоять в критической ситуации. Надо ли напоминать вам, сэр, кто в одиночку поймал — напомню, поймал живым — единственный в истории монстрологии экземпляр Malus cerebrum comedo?

— Эго было довольно много лет назад, — сухо сказал Пельт. — Я не хотел вас обидеть. Я ненамного моложе вас, и я думаю, что предложение Пеллинора абсолютно здравое.

Это — и необходимость спешить — положило конец спорам. Рийс ушел, пообещав вернуться к ночи с новыми сведениями и, как он надеялся, с поздравлениями по случаю успешного преследования.

Мне выпало проводить Рийса до дверей. Он заправил под пальто теплый шарф и поднял воротник, прищурившись сквозь круглые очки на серый ландшафт. Снег вернул тревожные воспоминания: мы покинули серую землю, а теперь казалось, что серая земля пришла за нами.

— Хотел бы дать вам один совет, молодой человек, — казал он. — Вы хотите его выслушать?

Я покорно кивнул.

— Да, сэр.

Он наклонился ко мне, задействовав всю силу своей мощной личности.

— Уходи. Беги! Сейчас же, не откладывая. Беги, как будто за тобой гонится сам дьявол. Во всем этом деле есть что-то тревожное. Это не для детей. — Он поежился на холодном воздухе. — Кажется, ему нравятся дети.

* * *

Я вернулся в штабную комнату, где фон Хельрунг выложил шесть коробок и несколько длинных ножей с длинными посеребренными лезвиями. Все, за исключением Уортропа, проверяли свое оружие, пробовали спусковые крючки и с неподдельным любопытством изучали содержимое коробок, рассматривая на свет сверкающие серебряные пули.

— В литературе нет никаких сведений о том, что Lepto lurconis нуждается во сне, — говорил австрийский монстролог. — И я не склонен думать, что мы найдем его в таком удачном для нас состоянии. Легенда настаивает, что оно нападает с огромной скоростью и с ужасающей силой. Аутико использует глаза, чтобы загипнотизировать свою жертву. Посмотреть в Желтый Глаз — значит погибнуть. Не забывайте об этом! Не расходуйте понапрасну боеприпасы — они очень ценные. Вы можете уничтожить Lepto lurconis, только пронзив ему сердце.