Подтаявшая за лето мерзлота, державшая огромную тушу, жидкой грязью потекла в озеро, увлекая за собой части разваливающихся останков животного. Хитрый Высь, привезший ученого к туше, ходил и разводил руками:

– Долго добирались до озера, господин Шмидт! Когда он вытаял, на нем даже шерсть была, длинная, черно-бурая. А утроба что та сопка! – показал он на виднеющуюся далеко гору. – Разве могла такая тяжесть на плывуне удержаться? А зимой стаи волков да песцов кружили. Внутренности съели, даже кости обглодали. В тундре, Федор Богданович, надо спешно все делать! Туша могла в любое время, кроме зимы, и в озеро уйти, и оползнем закрыться. Кто караулить будет? Да и силы такой нет, кроме мороза, чтоб с оползнем справиться. А для нас зверь ценен только бивнями.

Шмидт детально осмотрел место, где теперь лежала часть скелета и валялись ошметки шкуры вперемешку с грязью. Огромные, затекшие слякотью позвонки виднелись то тут, то там на застывшем на время оползне. Павел снимал фотокамерой наиболее видимые фрагменты скелета, часть крутого обрушившегося берега и само озеро, уходящее куда-то на юго-запад.

– По всем признакам здесь, возможно, кладбище мамонтов, – сделал вывод Федор Богданович. – За этим озером необходимо вести наблюдения. Хотя бы раз в два года, по весне дотошно осматривать осыпи берегов.

Он говорил громко для Павла и Выся, надеясь что юрак в пору таяния снега станет искать здесь бивни на продажу, не упуская случая заработать, если вытает новая туша мамонта. А потом, тихо спросил Выся, где чаще находят бивни.

– Весной на берегах озер и рек. Земля съезжает, а там костей много. Мы находим и забираем бивни, а остальное – снова уходит в землю, – ответил Высь. – Маленько торгуем бивнем. Чай, табак, порох, муку берем. Иногда – рублем.

Шмидт печально смотрел на юрака.

– Я думаю, сколько полезных для науки вещей уходят за рубли на другие цели. А академии задыхаются от нехватки естественного природного материала для изучения самой природы. Ты, Высь, юрак с головой. Найдешь целую тушу мамонта, сообщи мне. Присматривай до моего приезда. Много рублей получишь. Любая академия будет считать за честь иметь скелет мамонта у себя в музее.

Павел Александрович за шутку принял слова Шмидта, а увидев серьезное лицо, спросил:

– Федор Богданович, а как вы собираетесь транспортировать отсюда такую махину?

– Не вижу особых проблем. Махину разобрать по косточкам, пронумеровать каждый сустав, каждый позвонок, упаковать, сложить в ящики. Затем нанять штук пятьдесят – семьдесят оленьих упряжек и доставить кладь до Толстого Носа. А в навигацию на пароход и до Енисейска. До Урала довезут гужевики, а там – по железной дороге до Санкт-Петербурга. Дорога длинная, долгая, но надежная. Просто нужны знатоки, археологи, чтобы ни одна косточка ушедших веков не потерялась в недрах земли.

От оползня несло гнилью, затхлостью, мертвечиной. Шмидт, Павел и Высь перешли в подветренную сторону, чтобы не дышать смрадом.

– Мы зовем это место гнилым. После каждого оползня вонь на всю тундру, и вода у берега портится. Рыба уходит к тому краю озера. Один налим жиреет. До двух аршин доходит. Видно, много гнилья жрет в воде.

Шмидт осмотрел, насколько позволяла подзорная труба, дрожащие в миражной дымке берега. Они были пологими, с множеством зеленого ивняка, небольших лайд, несколькими впадающими речками, больше похожими на ручьи. И только гнилое место было высоким, обрывистым берегом, подмываемым водой.

– Предварительно можно сделать вывод, место здесь особое. Озеро движется на северо-восток, наступает на берег, отбирает у тундры каждое лето пять – десять метров земли и превращает его в свое дно. Может, и правда здесь мамонты вытаивают? Выдавливает их земля из недр, как живой организм изгоняет из себя занозу. Сегодня обедаем и начинаем обследование озера, – закончил Федор Богданович.

– Наша орда перестала сюда ходить. Неблагодатными стали эти места. Леса нет – топить нечем. Рыбы нет, кроме налима. Пастбища высохли. Камень из земли полез. Кочуем другой тундрой, где все есть.

Вернулись на стоянку. Жена Айна уже поставила чум, разожгла костер, а на тагане варила в большом котле птицу. Батрак Выся Нярка сходил на охоту и принес трех гусей. Айна их ощипала, выпотрошила, внутренности отдала собаке. Один гусь кипел в котле, а два оставшихся лежали в ведре с холодной водой, чтобы не прокисли до завтра. Нюк чума был летний, без единого порыва. Место для стоянки выбрала Айна на невысокой сопке, ровное и обдуваемое ветром от комаров. Когда собирались к Гыде, Шмидт спросил Выся:

– Зачем ты берешь свою красавицу в тяжелую дорогу? Неужели мы, четыре мужчины, не справимся?

– Понимаете, Федор Богданович! У нас в тундре по-другому. У нас – другая жизнь. Жена есть жена! Она самая последняя и самая красивая из трех жен. А чум без хозяйки, что очаг без огня. С Айной всегда и тепло, и сытно. А кто будет чум ставить? Дрова заготавливать? Костер жечь? Чай варить? Все – Айна! Это – женская работа. Мужчина – охотник, рыбак, плотник! Он не может позволить пустяками заниматься! Поэтому жена для юрака – это все!

– Теперь понимаю, Высь! – согласился Федор Богданович. – Жена для юрака важнее оленя. Без нее, как без оленя, ты просто стал бы ненужной нартой. Так я понял?

– Нет! Для меня важны одинаково и жена, и олень. Но жена чуть важнее, поэтому их у меня лишь три. А оленей – тысяча. Сейчас батраки пасут у залива, олешки жир нагуливают. А со мной сотня саночных. Еще за лето не отъелись. Сначала корма мало было. Теперь ягеля и ивняка полно, но овод докучает. Не дает спокойно силу набирать. Вот, смотрите, ходят вокруг чума, мало едят, от гнуса рогами отмахиваются. Худые олешки. Однако скоро комар уйдет – и пойдут в рост мои быки и оленухи.

Обедали в чуть задымленном, но без единого комара чуме. К одному из шестов подвешен небольшой медный образ святителя Николая.

– Это чей у вас образок, Высь? – полюбопытствовал Павел Александрович.

Высь удивился:

– Павел Александрович, вы не знаете? Вы нехристь? Да это ж святой Миколка! Спаситель наш! – и он ладонью протер маленькую иконку.

Ели суп с гусем, малосоленого осетра, пили чай с морошкой. После обеда у чума курили трубки, а Нярка снимал колодки с пасущихся оленей и надевал упряжь. Решили ехать вдвоем: Шмидт и Высь. Поэтому заарканили шестерку самых упитанных быков и запрягли в легкие иряки. Взяли два ружья, немного юколы и несколько лепешек. Павел и Нярку собрались на охоту. Сегодня с утра видели в двух верстах от чума блуждающего дикого оленя. Пока Федор Богданович и Высь собирались на объезд озера, Айна помыла посуду и села штопать продырявленные бокари мужа. Она достала из сумки, лежащей на грузовой нарте, новые бокари и дала ему в дорогу:

– Обувай! Пока ездишь, я эти заштопаю и высушу на костре. Федор Богданович, снимайте тоже сырые бродни. Я подсушу, а вы наденьте сухие. Да меньше по воде шлендайте. Старайтесь с кочки на кочку.

Шесть быков мчались по лайдам, по водянистым болотцам. Летела шерсть с линяющих оленей. Высь, что было сил, гнал упряжку, хорей так и ходил в его руках. Олени подпрыгивали, подкидывая зады выше головы. Из-под их ног в лицо Выся летели брызги, комочки болотной грязи с травой. По его малице стекали ручейки мутной воды прямо на подстилку нарты. Федор Богданович сидел спиной к каюру, и в него не попадали комки. Он видел лишь парящие по бокам нарты клочки оленьего ворса. Уже ехали вдоль левого берега озера. Пересекли три мелких ручья, объехали пять лайд и остановились у бурной речушки.