Рассудительный советник так тяжко вздохнул, что и камень бы прослезился.

— Правда или неправда, — заметил он, — дело не в этом. Тут идет речь о вмешательстве в личные дела Викторсона. Это нам не к лицу. Это не касается городского совета как такового.

Выражение «как такового» всегда производило впечатление. Смысл этого выражения туманен, но впечатляет. На минуту воцарилась тишина.

— Откуда вы знаете, что это было его личное дело? — неожиданно спросил молочник. — Возможно, это касалось и города. Многие ходят в контору Викторсона по вопросам городской жизни. Я и сам туда к нему ходил по такому поводу.

Вармин сидел молча и ждал только возможности завершить дискуссию. С тех пор как он привлек всеобщее внимание, выбросив швейную машинку, он изо всех сил сопротивлялся тому, чтобы из скандалов делать политические аферы. И теперь он счел нужным вмешаться.

— В том-то все и дело, — перебил он. — Если дело было личным, мы с ним не имеем ничего общего. Но если дело касается города, тогда совсем другое дело. Лучше всего нам спросить самого Викторсона.

— Он наверняка еще здесь, — отозвался рассудительный советник и услужливо вскочил. — Я пойду позову его, ладно?

Викторсона он и в самом деле еще застал. Тот как раз беседовал с репортером местных новостей из окружной газеты, которому предстояло писать отчет о заседании совета. Викторсон настаивал, чтобы в заметке обязательно упоминалось, что фру Ларсон нанесла ему беспардонное оскорбление. Репортер Остлунд обещал, что напишет о грубом оскорблении. Он был осторожным и рассудительным, его доходы зависели от инвестиций местных коммерсантов.

Когда Викторсон в сопровождении рассудительного советника предстал перед неприятельским лагерем, он зло покосился на фру Ларсон, на что она ответила тем же. Потом повернулся к Вармину, который задал ему подготовленный вопрос.

— Наш с Боттмером разговор носил исключительно личный характер, — не раздумывая, заявил Викторсон. — Не понимаю, почему фру Ларсон…

— Будьте так любезны, не обвинять меня в том, чего я не говорила, — перебила его фру Ларсон. — Я только сказала, что он пришел просить помощи. Разве не так?

Викторсон растерянно сглотнул, потом напрягся и заявил:

— Нет, все было не так. Боттмер не пришел просить меня о помощи. Он принялся упрекать меня в том, что два года назад я не захотел одолжить ему денег, чтобы он избавился от обвинения в растрате имущества клиентки. Я ему ответил, что и не мог, и не хотел. Потом он повел себя так, что мне пришлось его вышвырнуть.

— И это все содержание вашей беседы? — спросил Вармин.

— Да, это все.

— В таком случае, — заявил Вармин, заглушая недовольное ворчание фру Ларсон, — мы от имени нашей фракции должны выразить сожаление, что это стало достоянием публичного внимания.

Собрание молчало. Политические лидеры поклонились друг другу, и Викторсон удалился.

— Но все-таки… — начала фру Ларсон.

— Фракция как таковая… — начал рассудительный советник.

— Замолчите! — осадил их Вармин. — Нам придется удовлетвориться ответом Викторсона. Ничего больше мы из него не выжмем. Ссора носила личный характер. А теперь нам пора расходиться.

На другой день Аброка узнала, что произошло. Местная газета возбудила всеобщее любопытство фразой о грубом оскорблении, нанесенном фру Ларсон. Люди обращались к знакомым советникам, чтобы узнать, в чем было дело. Советникам пришлось немало постараться, чтобы проинформировать всех желающих об обвинении и ответе Викторсона. Все это детально обсуждалось в дебатах за столами «Плазы», главной бирже сплетен в городе. И общественное мнение склонялось на сторону коммерсанта.

— Обвинить кого-то в том, что он не захотел помочь преступнику избежать законной кары, — нет, это уже слишком, — заметил главный здешний оратор под одобрительный гул окружающих, собравшихся на кофе со сдобными булочками.

Прокурор Эк совершенно по другому делу встретился с молочником в его заведении. И тот повторил заявление Викторсона слово в слово, будто читая протокол.

— Никогда не соглашусь с его политическими взглядами, — сказал молочник, — у меня совсем иные взгляды, но в этом случае…

— Значит, Боттмер не пришел к Викторсону ни за чем иным? Только поругаться?

— Только и исключительно. А в чем он его упрекал? В том, что ему не помогли замести следы преступления? Ну, все имеет свои границы.

Прокурор согласился, что все имеет свои границы, но никак не мог смириться с тем, что слышал. Он полностью и безоговорочно верил своему собственному объяснению самоубийства Боттмера: огромное разочарование после грубого отказа в просьбе о помощи. Но это объяснение никак не совпадало с тем, что говорил Викторсон. Объяснение Викторсона исключало основания к самоубийству.

Прокурор решил проанализировать события со своей точки зрения и добиться правды. Никогда нельзя знать точно, какие именно мотивы привели его к самоубийству, сказал он себе. Какое-то краткое помутнение рассудка, внезапное смятение. Но самоубийство в любом случае остается фактом.

В тот вечер он несколько раз разобрал все от начала до конца и пытался при этом смотреть на события с разных сторон. Жена поинтересовалась, что у него за заботы, но вместо ответа он только что-то буркнул. К этому она уже привыкла и оставила мужа в покое.

Уже пора было идти спать, когда прокурор определил свое отношение к происшедшему. Но его все еще беспокоило, что Викторсон не сказал всей правды о своем разговоре с Боттмером. Там должны были прозвучать и куда более острые слова, которые лишили Боттмера надежды и привели к мыслям о самоубийстве.

«Да, я понимаю Викторсона, — подумал прокурор и задумчиво махнул рукой. — Есть вещи, о которых говорят, и есть такие, о которых лучше промолчать. В конце концов, политики — это отдельная каста».

— Что с тобой, дорогая? — спросил он жену. — Весь вечер ты такая тихая…

3

У честолюбия двойное дно. Видимое демонстрирует восхищение начальником, миссия которого — помогать честолюбцу взбираться наверх. А второе дно черно от презрения к окружающим.

Молодой полицейский Джо был весьма честолюбив. Внешне его честолюбие проявлялось в аккуратности и служебном рвении. Вот и прокурор его заметил и периодически доброжелательно подбадривал. Но где-то глубоко внутри Джо весьма критически оценивал многие дела в руководстве города и его полицейской команды. Он не соглашался с Викторсоном и его компанией, к которой, как он точно знал, принадлежал и прокурор. Они слишком стары, думал Джо, и слишком трусливы и потому делают много лишнего, только чтобы удержаться у власти.

На службе он обычно находился с девяти до пяти. Потом вечерами корпел над учебниками для заочного обучения, это были ступеньки на служебной лестнице, по которым ему предстояло взбираться. Поначалу он брался за все предметы сразу, но потом уяснил, что придется сосредоточиться только на определенных вещах. Его нынешний учебный план включал шведский, немецкий и английский.