– На Русь поскакали. А там кто ж знает.

Попович задумчиво потер лоб и повернулся к Добрыне.

– Ну и где теперь искать твоего крестного?

– Кто степняков на Русь наводит? – спросил Медведь.

Олекса хмуро свел брови, затем прояснел.

– Думаешь?

– Думать – твоя забота, – проворчал Добрыня.

Отойдя от монахов, они снова оглядели полон.

– Может, твой медвежий нюх скажет, куда поганые подевали дочь воеводы?

– Вон сколько шатров понаставили. В любом ищи.

– Вот за что я тебя люблю, Медведь, так это за благодушие и отзывчивое сердце.

– Правда?

– Правда, – рубанул попович. – Думаю, надо начать с шатра хана.

Он подозвал толмача, прихваченного из Киева, и долго объяснял, что нужно сказать половецкой страже, следовавшей по пятам. Затем также долго выслушивал ответ куманов, выразивших недовольство. Снова через толмача убеждал, что их светлейшему хану важно встретиться с ним, княжьим посланником. Степняки не хотели соглашаться. Они хотели другого: чтобы русы выкупили столько пленников, сколько смогут, и убирались.

– Хан отрубит ваши глупые головы, – сложивши руки на груди, заявил попович.

– Почему? – осведомились степняки.

– Видите его? – Олекса показал пальцем на Добрыню.

Куманы не только подтвердили, что видят, но и цоканьем языков выразили восхищение.

– Он – самый маленький из народа исполинских людей-медведей, что живет в полуночных землях на краю Мрака, – не сморгнув, вывалил попович. – Они свирепые воины и могут сражаться даже без оружия, превращаясь в медведей. Когда они придут в степь, чтобы воевать с вами, их войско закроет весь окоем.

Добрыня счел за лучшее окаменеть.

– Зачем они придут воевать с нами? – поежились степняки, прикидывая величину исполинов.

– Об этом я и хочу говорить с вашим ханом.

После такого вступления дело сладилось самым скорым образом, хан Боняк велел привести русов пред свои очи. По пути через половецкое становище Олекса пошептался с Медведем:

– Ничему не удивляйся и молчи. Сделай свирепое лицо, смотри на хана. Будут угощать – отвергай.

– А если попросят обернуться медведем? – хмыкнул Добрыня.

– Обернешься. Чего тебе стоит.

Страшный хан Боняк, наводивший ужас на страны окрест степей, оказался коротконогим и толстым, похожим не на воина, а на жреца. На груди у него болтались волчьи лапы, на поясе – длинный кинжал в ножнах, сверкавших золотом. В свой шатер он русов не пригласил. Сели на маленьких подушках, раскиданных вокруг атласной скатерти. Хан привычно подогнул под себя кривые ноги, Добрыне пришлось примериваться так и эдак – сапоги оказывались то на скатерти, то на подушках. Боняк с настороженным любопытством разглядывал человека-медведя из полуночных краев.

Прислуживавшие рабы подали лепешки и мясо, разлили в кружки кислое кобылье молоко.

– Мне сказали, что приехали русы, которые хотят выкупить пленников, – перевел толмач слова хана. – Потом мне сказали, что русы грозят войной с неведомым народом. Зачем на самом деле приехали русы?

– Мы приехали за девицей знатного рода, похищенной твоими людьми из Киева. Среди пленников, которых показали нам, ее нет. Где она, хан?

– Девица? – хитро прищуренные до того глаза половчанина широко распахнулись. Он мелко захихикал, тряся жирными плечами. – Если бы она была девицей, я бы положил ее к себе на ложе. Но меня попросил об услуге ее муж, от которого сбежала его жена, непокорная кобылица.

– Какой еще муж? – опешил попович. – Может быть, ты украл не одну девицу и мы говорим о разных?

– Я знаю обо всем, что происходит в моем войске, – сердито хлопнул себя по коленям Боняк. – У меня нет двух девиц. Если бы великий каган Генрих заплатил мне за двух своих жен, я бы похитил двух. Но он дал мне половину золота только за одну.

– Каган Генрих? – повторил Олекса, пытаясь что-нибудь сообразить.

– Я везу ему жену, которую он не сумел держать на привязи, – самодовольно изрек хан. – Потому ее нет среди пленников. Или вы зря ехали, или вам придется выкупать других пленных.

– Так, значит, король Генрих просил тебя, хан, украсть для него из Киева княжну Евпраксию? – спросил попович, разом вспотев от догадки.

– Да, да, королеву Пракседу, – лукаво улыбаясь, подтвердил половчанин.

– И ты убежден, что она у тебя в руках? – Олекса тоже заулыбался, ощутив спокойную уверенность. Боняк сам себя перехитрит, надо лишь немного помочь ему.

– Слишком много вопросов, – рассердился хан. – Я хотел слышать от тебя, рус, другое. Расскажи, кто и почему желает воевать с нами.

– Сначала я скажу тебе, что сделает король Генрих, когда увидит, кого ему привезли. Он обзовет тебя дураком и не заплатит вторую половину обещанного.

– Почему?

– Потому что тебя обманули. Потому что Генриху нужна Евпраксия, а не Устинья.

– У меня нет никакой Устины! – по-волчьи оскалил зубы Боняк.

– Ты украл из Киева не сестру князя Мономаха, а дочь, – ощерился в ответ попович. – Княжна Устинья просватана за сына правителя медвежьего народа – за него. – Олекса не глядя кивнул на Добрыню.

Медведь тихонько рыкнул и подпустил свирепости в облике.

– И если мы вернемся в Киев без его невесты, – добивал хана попович, – считай себя и свое племя мертвым, хан.

Добрыня рыкнул посильнее и неразборчиво высказался в сторону поповича.

– Он говорит, что люди-медведи будут рвать вас зубами, – перетолмачил Олекса.

– Кто обманул меня? – наливаясь малиновой краской, спросил хан у своих мужей, стоявших вокруг.

Прочие вопли Боняка толмач не успевал или не хотел переводить. Хан, подскочив, принялся махать кинжалом, потом выхватил саблю у ближайшего половчина и чуть не отрубил ухо у другого. Олекса изо всех сил старался выглядеть хмурым, но губы то и дело принимались дергаться от смеха. У Добрыни свирепость, соединясь с интересом, образовала на лице выражение до того дурацкое, что поповичу сдерживаться стало совсем невмоготу.

– Хан! – крикнул он, встав на ноги. – Мы заберем у тебя столько пленников, на скольких хватит серебра, и будем ждать до утра. Если к утру твои люди не приведут княжну, мы уедем без нее. Ты знаешь, что будет после этого.

Они вернулись к пленникам и послали двоих отроков за мешками с выкупом.

– Почему ты сказал хану, что дочь воеводы – княжна? – спросил Добрыня, не сумев решить загадку.

– Дочь воеводы сейчас же отправилась бы на ложе хана, – сердито пропыхтел попович. – Из-за дочерей воевод не затевают войны.