– Могила нужна, – охотно подтвердил Арефа. – Ископаешь ли до повечерницы?

Марк поглядел мимо него и ответил:

– Пойди обратно и скажи Афанасию так: подожди, брат, до завтра, пока я сделаю тебе земляную домовину, тогда и отойдешь на вечный покой.

– Да ты что, брат Марко! – всплеснул руками Арефа. – Я ведь уже и глаза ему закрыл и губкой мертвое тело отер. Кому мне твои слова говорить?

Схимник полез обратно в пещеры, у самого входа обернулся:

– Не докончу к вечеру. Иди к умершему и скажи, как велю: говорит, мол, тебе грешный Марко, поживи еще день, а наутро предашь Богу дух. Когда приготовлю тебе могилу, тогда и пришлю за тобой.

Гробокопатель скрылся под землей, а Арефа в недоумении поплелся обратно. Место под сгоревшими кельями уже расчистили и возили от реки лес для новых. День-деньской кипела работа, лишь на короткий ночной сон иноки забирались под кровлю уцелевших амбаров. Сейчас оттуда с пением псалмов выносили в гробу преставившегося собрата, чтобы положить в церкви.

– Стойте, стойте! – замахал братии Арефа. – Марк велел передать…

Гроб поставили на землю.

– Что сказал тебе Марк?

– Он сказал вот что… – Запыхавшийся чернец встал у гроба и, обмахнувшись крестообразно, с сомнением обратился к покойнику: – Говорит тебе Марк, что не будет готова сегодня могила. Подожди, брат, до завтра.

– Что это значит, Арефа? – воззрились на него.

Тот успел лишь развести руками, как вдруг стоявший ближе всех к гробу послушник отскочил с воплем и стал тыкать пальцем в мертвеца.

– Он… он…

Монахи дружно осенились крестами. Глаза упокоившегося брата были открыты и смотрели со смыслом. Только смысл этот был таинствен и нераскрываем для тех, кто еще не вкусил смерти. В глубоком молчании и молитвенном погружении чернецы унесли гроб в клеть и до ночи поочередно бдели над ним. Вернувшаяся в тело душа пребывала в бесстрастии, и оживший мертвец не произнес ни слова.

С первой зарей Арефа заторопился к пещерам, залез под землю, разыскал Гробокопателя. Схимник, утомившись от трудов, спал в свежей могиле – глубокой выемке в стене пещеры. Арефа подергал его за ногу. Марк сел на своем ложе и изрек:

– Скажи умершему: зовет тебя Марк, чтобы ты оставил эту временную жизнь и пошел в вечную. Тело твое будет лежать в пещерах, где и святые отцы почивают, в готовой могиле.

Арефа со страхом выслушал наставление, выполз наружу и припустил к амбару с гробом. Впопыхах изложил перед глядящим на него покойником слова подземного схимника и застыл в ожидании. Брат Афанасий не оплошал – тотчас закрыл глаза и испустил дух. Чернецы, стоявшие вокруг, вздохнули с облегчением, ибо живой мертвец, прикоснувшийся к иному бытию, страшен для человека.

Занимавшийся день принес еще одно диво. С вечера возчики оставили на берегу бревна, сгруженные с нескольких плотов, а наутро у воды не нашли ни единого. Весь лес был ровно сложен в разных местах обители, где и требовался: для келий, амбаров, для старой деревянной церкви. Нанятые возчики встали на монастырском дворе и позвали для разбирательства монаха Федора. Этот чернец только недавно вылез из пещерного затвора, в котором сидел много лет. Когда стали привозить лес, он брал по бревну и тащил на себе в гору. Подряженные работники страшно ругались на него за то, что отнимал у них по бревнышку оговоренную плату, но остановить монаха не могли.

Теперь накинулись на него за то, что вовсе лишил их работы. Трясли кулаками у него над головой, грозились пойти к княжьему ябетнику за справедливостью.

– Да как же я мог, по-вашему, за ночь перетаскать все лесины! – взывал к рассудку Федор. – Я и с тремя бы до утра не управился.

– Зубы нам не заговаривай, чернец, – шумели рядовичи, осаждая его. – Кроме тебя никто к этим бревнам не примеривался.

– Да не я это, – отбивался монах. – Ну поймите же, не по силам человеческим совершить такое деяние.

– Ты на Бога свою вину не перекладывай!

– Бог нам за несделанную работу не заплатит, а ты сполна все до куны выплатишь!

– Господа всуе не поминаю, – перекрестился Федор. – А бревна ваши бесы таскали, всю ночь, как рабы купленные, трудились.

– Кто-кто? – не поверили возчики.

– Ну, слушайте, – вздохнул чернец. – Видели вы сами, как лесины, поднятые мной на гору, я находил утром сброшенными обратно к реке. Кому как не бесам творить такую пакость, сказал я себе…

– Ну дак это мы и сбрасывали, – признались рядовичи, – чтобы тебя отвадить.

– А науськивал вас на это кто? – не уступал монах и сам ответил: – Бесы, терпящие обиды от христиан! Вот и стал я молиться, чтобы оные пакостники по велению Божью каждое бревнышко перенесли в монастырь, и тем бы облегчили труд работающих на благо обители, и узнали бы, что Господь пребывает в этом месте со своими верными. Вот они и потрудились во славу Божию. И вам, чем развешивать по воздуху брань, подобает хвалить Господа за расточаемые щедроты.

Прочие монахи, сбежавшиеся на шум, тут же захотели подробнее расспросить собрата о принуждении лукавых к праведному труду. Но рядовичи, не удовольствуясь рассказом, отринули их попытки извлечь Федора из осады.

– А нам все равно, какими кознями ты заставил эти бревна перенестись на гору, – заявили они. – Мы подряжались за двадцать гривен и хотим получить их. Пускай эти бесы, которые тебе служат, отдадут нам наше серебро.

От толпившихся чернецов потихоньку отделился новоначальный, еще не носивший рясу, послушник, у которого от обилия чудес в монастыре кругом шла голова. Оглядываясь на ходу, он сперва шагом, потом припрыжку добрался до монастырских ворот и, не доложившись вратарнику, побежал по дороге в город.

– Куда?.. – охнул привратный монах, а послушника уже след простыл – только пыль клубилась.

То пешком, то бегом, с высунутым языком доковылял до Киева. За Лядскими воротами отдышался и похромал к княжьей Горе, к усадьбе тысяцкого Наслава Коснячича. Застал хозяина дома, за натягиванием сапог.

– Чего прибег? – скучно глянул боярин на громко дышащего послушника.

– Освободи хозяин, – хрипло взмолился тот, – от работы непосильной! Изнемогаю среди чернецов! Что хочешь буду делать, хоть в село на землю отправь, только в монастырь не ссылай!

Послушник бухнулся на колени и пристукнул лбом об половицу.

– Вон как тебя монахи обучили, Колчек, – усмехнулся тысяцкий и пнул обутой ногой холопа. – Пшел.

Холоп устремился в сени, второй сапог остался не надетым. На челе боярина сложились угрюмые морщины.

– Говори, от чего изнемог. Не поверю, будто у бездельных чернецов сыщется непосильная работа. А ежели и пригнули тебе спину работой, так на то ты и кабальный холоп.

– Да если б знал твою кабалу, хозяин, в жизни б не пошел к тебе ни за какие гривны! – стукнул кулаком в грудь Колчек, поднявшись. – Смилуйся, не вели больше быть доглядчиком у монахов! Все нутро горит, взвыть готов!