— Да уж нормально!

— Ладно тебе, папа.

— Ничего не ладно. Нас с Тамарой Константиновной, если на то пошло, в рядовые надо разжаловать за ее роды. Уехали из города, оставили Алису совсем одну, она пошла в академию и вдруг зарожала. Счастье еще, что там Колдунов дежурил, ему и пришлось за нас отдуваться. У Алисы-то документов при себе не было, так что представляешь, сколько сил ему стоило все устроить. Поэтому, ребята, если крестить будете, то крестный отец — он.

Ваня кивнул. Потом вдруг отстранился от Алисы, неубедительно замаскировав свое движение зевком.

— Илья Алексеевич, я с дороги, устал. Вы не обидитесь, если спать пойду?

— О, старый я дурак. — Илья Алексеевич хлопнул себя по лбу и страшно смутился. — Давайте, дети, идите. Алиса, я все уберу, посуду помою. — И почти насильно вытолкал дочь из кухни.

— Алиса, позволь спросить, а что ты делала в академии? — Голос был холоден и сух.

Она села на край дивана, машинально крутя в руках поясок платья. Ей не в чем оправдываться, нечего стыдиться, но под взглядом мужа она чувствовала себя виноватой.

— Я ездила туда, чтобы досрочно сдать экзамен по хирургии.

— С каких это пор студентки мединститута сдают экзамены в академии? Придумай что-нибудь поумнее.

— Ваня, это правда. Наш завкафедрой — друг Колдунова, он приехал в академию на защиту диссертации, а Ян Александрович его поймал и заставил принять у меня экзамен. Ты же знаешь Колдунова! Да позвони ему и спроси, как все было!

— Ты прекрасно знаешь, я до этого не унижусь. А что, в институте встретиться не судьба была?

— Значит, не судьба. У завкафедрой вечно то лекция, то операция, то еще что-нибудь… — Она беспомощно пожала плечами и улыбнулась.

— А я вот думаю, ты все это время таскалась на свидания. И дотрахалась до того, что у тебя раньше времени роды начались.

— Ваня! Что ты говоришь? Я клянусь тебе чем угодно, что с тех пор… после того как ты нас застал, я ни разу не была с Васильевым. Это правда. Ну что мне сделать, чтобы ты поверил?

— Не знаю, — отрывисто сказал Иван.

Отвернувшись от нее, он внимательно смотрел в окно.

— Прошу тебя, позвони Колдунову! Прямо сейчас, еще не очень поздно. Он расскажет тебе, как было, и у нас снова все станет хорошо.

— А что, у нас когда-нибудь было хорошо? — усмехнулся он. — Лично я такого не помню.

Алиса ненавидела сцены, в любых обстоятельствах старалась держать себя в руках и не терять достоинства. Но сейчас она готова была на все, лишь бы вернуть уютный мирок семейного счастья, едва обретенный и тут же разрушенный неосторожными словами отца.

Она заплакала:

— Ваня, не казни меня за то, в чем я не виновата!

— Почему ты сразу не сказала мне, как рожала? Это же так естественно пожаловаться мужу на свои невзгоды! Ты не хотела, чтоб я знал, откуда тебя забрали!

— Мне просто неловко было… Вроде я хвастаюсь: мол, не только ты там на полюсе геройствовал, я тоже хлебнула лиха.

— Ну-ну.

Она плакала, забившись в угол и кусая носовой платок, чтобы отец не услышал ее рыданий.

Иван спокойно разобрал постель, почистил зубы и лег.

— Иди спать, — буркнул он наконец, — и хватит реветь, а то молоко пропадет.

Всхлипнув в последний раз, Алиса пошла умываться. Закрывшись в ванной, она сидела на полу, глядя на бьющую из крана воду, и горько думала, что никому не нужна. Сначала Васильев отрекся от нее, теперь — Иван, ухватившись за ничтожный, надуманный повод. Но ей нельзя отчаиваться. Потерпев эти поражения, она обязана выстоять ради ребенка.

Стоило ей лечь, он сразу навалился на нее.

— Ты что? — отстранилась она.

— У меня три месяца не было женщины, что! А ты вроде как моя жена. — Он грубо, коленом, раздвинул ей ноги. — Тебе уже можно?

— Да, можно. Но…

— Потом поговорим.

Он взял ее жестко и грубо, не соединяясь с ней, а утоляя плотское желание. Не целовал и нетерпеливо отмахивался от ласк, которыми она, отчаявшись найти слова, хотела выразить свои чувства к нему. Налитая молоком грудь мешала, Алиса вскрикнула от боли, когда муж надавил на нее всем телом, и тогда он рывком перевернул ее на живот и крепко прижал ее плечи к подушке, так что Алиса еле могла дышать. Он яростно вошел в ее лоно, не дожидаясь, пока она будет готова принять его, и сильно, мощно двигался в ней, не думая о том, что причиняет боль.

— Шлюха! Тварь! — шипел он в такт своим движениям, железные пальцы больно впивались в ее плечи, а ногами он крепко придавливал ее к кровати, не давая вырваться.

Но самое ужасное было в том, что, чувствуя его презрительную ненависть, превратившись для него просто в кусок человеческой плоти, Алиса первый раз в жизни ощутила физическое наслаждение. Оно накатило внезапно, она никак не могла остановить этот поток… Осознавая всю глубину своего унижения, она открывалась ему…

— Вот так, — сказал он, когда все закончилось. — Так тебе хорошо. В говно окунули, ты и рада. А когда по-хорошему — лежишь, кривишься. Не понимаешь, куда это ты попала.

— Хватит! Никто не давал тебе права оскорблять меня.

— Как это никто? А ты? Ты сама вложила мне в руки это оружие, когда бегала трахаться с Васильевым. Так что не жалуйся теперь.

— Ничего не было, но, раз ты мне не веришь, я готова все признать. Я — шлюха, пусть так. Давай разводиться. С папой я завтра же поговорю.

Он молчал.

— Зачем тебе такая жена? Ты меня презираешь, не веришь мне, разве это жизнь? Расстанемся и все забудем.

— Нет.

— В каком смысле нет?

— В прямом. Я остаюсь.

— А я не хочу, чтобы ты остался и каждый день подвергал меня оскорблениям!

— Мало ли что ты хочешь.

— Ваня!!! — Алиса вскочила с постели. — Зачем тебе это надо? Тебе нравится иметь рядом с собой униженное существо, которым можно помыкать как угодно? Ты хочешь совсем уничтожить меня и сделать бессловесной прислугой, так, что ли? Может, ты поэтому так радостно поверил, что я ходила в академию трахаться с Васильевым? Так знай — меня сломать тебе не удастся!

— Хочется верить, — буркнул он.

— Ты окунаешь меня в грязь, а потом говоришь, что это нравится мне самой! Чего ради я буду это терпеть? Чтобы у ребенка была иллюзия отца?

— Позволь тебе напомнить, что именно ради этого ты вышла за меня замуж. Ты обещала быть мне честной женой, а я обещал заботиться о тебе и о ребенке, как о своем собственном. А я, дорогая, привык держать свои обещания и не считаю, что если со мной поступают нечестно, это дает мне право тоже делать подлости.