Вот и выходит: чтобы хорошо жить в этой стране, надо воровать, брать взятки, обманывать. Сколько вокруг подпольных миллионеров, богатых цеховиков! Идеология и законы – отдельно, реальная жизнь – отдельно. Живем во лжи. Попадаются только жадные, не желающие делиться дураки и неудачники.

Но как хочется иметь машину! Мари будет восхищаться мною. А сколько девушек хотели бы быть на ее месте? Да черт с ней, с машиной… чуть не прошел мимо своего дома!

* * *

– Знаешь, папа, родители Мари продают дом. Что, если они купят для меня и Мари машину? Ведь советские рубли им там не особенно нужны.

– Это твои догадки или было такое предложение?

– Мне показалось, был какой-то намек в разговоре.

– Неплохо, но лучше, конечно, построить дом где-нибудь недалеко за городом или купить готовый, скажем, в Гарни. Речка, ущелье, горы, земля прекрасная, все растет. Я всегда мечтал жить на земле, иметь собственный сад. Может, когда выйдем на пенсию, переедем за город, а эта квартира останется вам. Надеюсь, твой брат станет известным спортсменом и тоже получит квартиру.

– Я подумал – наверное, все-таки откажусь. Жалко людей. У них такие проблемы впереди, ведь там тоже надо обосновываться, открывать свое дело, не жить же вечно за счет родственников. Ладно, уже поздно, пойду навещу Мари.

– Останешься или приедешь?

– Посмотрим. Как судьба повернет и какое у меня будет настроение часа через два.

– Вижу, настроение у тебя неплохое. Ну, дай Бог всегда тебе удачи, сын.

– Что за шум, а драки нету? Может, я не вовремя пришел?

– Заходи, Давид, у нас нет секретов от тебя, – пригласила меня взволнованная мадам Сильвия.

Мсье Азат нервно ходил по гостиной. Вид у него был предельно измотанный, болезненный, у левого глаза появился тик. Заплаканная Тереза сидела на кресле рядом с Мари, с отрешенным видом смотревшей в сторону.

– Что случилось? Почему вы так напряжены? Кто с кем спорит, не пойму. Кто едет, кто остается?

– Давид, мы – несчастная семья! Мне так неудобно, что ты становишься участником всех наших ссор! Представь, когда мы уже фактически продали дом и почти собрали вещи, внезапно взбунтовалась эта глупая девчонка! Видимо, пример старшей сестры повлиял на нее.

– Видишь ли, Давид, – вступил в разговор мсье Азат, – сегодня после занятий эта незрелая девочка приходит домой и заявляет, что не поедет с нами. Если Мари я еще как-то понимаю – у нее есть ты, работа, возможен пересмотр вариантов дальнейшей жизни, – то у Терезы нет никаких причин оставаться здесь!

– Давид, ты мне как брат, – Тереза смотрела на меня умоляющими глазами, прося защиты и поддержки, – мне остается два года, чтобы закончить институт, мне здесь хорошо, я люблю мою профессию, у меня много друзей, я не хочу уезжать! Еще несколько дней назад мне казалось, что наша поездка нереально далека! Но сейчас, когда отец продает дом и уже нашлись покупатели, я вдруг представила, что через месяц не буду здесь жить, и мне стало страшно. Я не уеду, я не Мари, которую можно склонить в ту или иную сторону мольбами, просьбами, плачем или угрозами. Не поеду! Слышите, папа, мама? У вас своя жизнь, у меня своя. Я другой родины не знаю. Если Мари еще помнит что-то, то я ничего не помню и никуда не хочу. Мама, папа, если начнете меня убеждать, кричать и умолять, я прямо сейчас соберу вещи и уеду!

– Куда, Тереза, можно узнать? – простонала мадам Сильвия.

– Куда? К Варужану, к Аиде, они наши близкие родственники, а Кристик – моя подруга. В общежитие к девушкам, да, наконец, к тебе, Давид! Ты же фактически муж моей сестры. Не можете же вы с Мари отказаться от меня! Через несколько месяцев, полгода, не знаю, у вас будет ребенок. Я помогу Мари присматривать за ним, чтобы оказать хоть какую-то помощь по дому!

Воцарилось тягостное молчание. Только слышно было, как плачет мадам Сильвия, закрыв лицо руками. Тихим, спокойным голосом, как будто речь шла о чем-то обыденном, вступила в разговор Мари:

– Мама, папа, мы вчера долго говорили с Терезой, она решила не уезжать, и не надо разрушать ее жизнь. Она взрослая, пусть примет самостоятельное решение. У вас свои представления о счастье, у нас свои представления, и это нормально. В конце концов, мы люди разных поколений. Я понимаю, что здесь очень много плохого и негативного, но здесь Давид и моя жизнь, которая уже сложилась и вполне меня устраивает. Кто-то из нас должен уступить. Я понимаю, мама, что тебе это особенно тяжело. В нас есть и армянская кровь, но ты никак не хочешь войти в нашу жизнь, даже язык как следует не выучила, месяцами из дома не выходишь, если не считать воскресные посещения церкви. Что нам делать? Мама, папа, умоляю, уступите, не продавайте дом. Или продайте, все равно. Я все равно скоро перееду. А Терезе всего двадцать лет, и из этих двадцати она шестнадцать живет здесь!

– Я уеду во что бы то ни стало! – хрипло воскликнула мадам Сильвия. – Мои родители, сестра, брат, моя страна – всё там. Азат будет со мной, – продолжала она, – а дети не понимают, что в этой стране найти свое счастье невозможно, особенно нам!

– Разумеется, я не оставлю Сильвию одну, – вторил ей мсье Азат.

– Друзья, не хочу вмешиваться в вашу семейную проблему, но в какой-то степени вы – и моя семья, – сказал я. – Если Тереза решит остаться, то где мы с Мари, там и она. Не обижайтесь, мадам Сильвия и мсье Азат, но я бы не рискнул строить свое счастье на несчастье своих детей. Мари, поедем со мной, переночуешь у нас, пока страсти не улеглись.

– Не нужно, я останусь дома. Извини, Давид, что мы доставляем тебе столько беспокойства, но что поделаешь, другого выхода у нас нет.

* * *

– Что, опять у них споры кипят?

– Да, мам. Жалко их. Сейчас и Тереза решила не уезжать.

– Похоже, сынок, ты несколько в ином виде повторяешь мою судьбу, – задумчиво сказал папа. – Когда мы познакомились с твоей мамой, она скрывалась, чтобы ее не арестовали вслед за отцом и братьями. Представляешь, ее чуть в розыск не объявили! Она жила в далекой деревне у своих знакомых, преподавала в местной школе. К счастью, страшные 1937–1938 годы миновали, и о маме забыли. Но когда в сороковом я объявил, что женюсь на ней, меня вызвали сам знаешь куда и с серьезным видом начали внушать, что этим опрометчивым шагом я лишаю себя будущей карьеры. Я без минуты колебания ответил, что таким путем я не могу строить свое счастье. Сам себя перестал бы уважать. После этого, как ты знаешь, пути к номенклатурным должностям для меня закрылись, о чем я и не жалею. Я идеолог, руковожу идеологическим журналом философского плана и чувствую себя на своем месте. Так вот, сын, конечно, нельзя строить карьеру за счет своей любви и своего счастья. И я, и мама давно убедились, что ты любишь эту девушку. Это твоя первая серьезная любовь, и Мари ее достойна. Если до сих пор я старался тебя убедить в обратном, то сейчас сам пришел к выводу, что мой сын – мужчина и идет до конца. Живите вместе, семья – наивысшая ценность в жизни, все остальное производное от нее. Найдешь себя если не в госслужбе, то в науке. Вопрос в другом. Мари слишком красива и привыкла к обеспеченной, красивой жизни. Сможешь ли ты ей все это дать? Если нет, начнется недопонимание на этой почве, потом ссоры, а там и до развода недалеко.