Я набросал в костер столько дров, что огонь загудел. Оранжевые языки лизали скалу у входа, и снег вокруг кострища растаял на четыре фута. Жар опалял мне лицо. Мы сидели, прислонившись к теплой скале, и смотрели на длинный снежный склон, сбегающий к лесу.

– Так лучше; хорошо, когда тепло. А долго ли еще до того, как звезды выйдут?

– Недолго, – солгал я.

Мы сидели там весь мучительно долгий день, обсуждая беременность Катарины и прочие дела племени. Шанидар любил поговорить, хотя уже так ослаб, что едва дышал, и ему приходилось делать долгие паузы. Деваки, ходившие мимо, старательно огибали нас. Женщины, таскавшие глыбы снега, из которого натаивали воду для питья, поглядывали на нас особенно подозрительно, как будто мы были волками, задумавшими украсть у них детей. В предыдущие дни они то и дело шептались и покачивали головами по поводу моих визитов к Шанидару – не могли, видно, в толк взять, зачем я трачу время на человека, не умершего в свое время. Я, поддерживая костер и глядя, как сморщенные губы Шанидара пытаются что-то выговорить, задавал себе тот же вопрос.

Наконец стемнело и взошли звезды – блестящие льдинки на черной шубе ночи.

– Лозас шона, – сказал Шанидар, глядя на них своими полуослепшими глазами, закашлялся и выдохнул: – Как я люблю эти огни! Не подбросишь ли еще дров, а то холодно что-то? Я думаю, в эту глубокую зиму морозы ударят рано. Теперь зима только началась, а вон как студено уже. Мэллори, у меня ресницы смерзаются – протри мне глаза, а?

Я протер, и он затрясся в новом приступе кашля. Потом его отпустило, и он затих. Я подумал, что он умер, но нет – внезапно он уцепился за мою руку, как падающий со скалы цепляется за камни.

– Ох, как больно. Знаешь, небесные огни – это звезды. Горящий водород превращается в свет – так учил меня отец, когда я был еще мальчишкой.

Меня порядком шокировало произнесенное им слово «водород». Не потому, что Шанидар его знал – он ведь путешествовал к звездам в юности, – а потому, что он произнес это слово при мне, как будто и я должен был его знать.

– Водо-род? – с нарочитым трудом повторил я. – Странные слова ты говоришь, старец.

Стиснув полу моей парки, он сказал:

– Ты обманул других, но не меня, человек из Города. Когда я был моложе… – Он снова закашлялся. – Я помню, каково это – иметь крепкие мускулы, как у тебя… так вот, когда я был молодым, но безногим, меня отправили к резчику по имени Рейнер, и он отрастил мне новые ноги у себя в мастерской, в Квартале Пришельцев, что в Небывалом Городе. Так что городского человека я всегда отличу.

После многочисленных отговорок и прямого вранья я огляделся, чтобы удостовериться, что нас никто не слышит, и признался наконец, что я действительно из Города.

– Но как ты узнал?

– Ты можешь носить шкуры шегшея, можешь выучить язык, можешь изменить свое тело – у меня тоже было хорошее сильное тело, только без ног, – можно изменить все, только не то, как ты думаешь. Ход мыслей изменить нельзя – иначе я не стал бы отверженным среди собственного народа.

Он спросил, зачем мы приехали к деваки, и я рассказал. Не знаю, почему я ему доверился. Ночь сгущалась вокруг, холодная и бездонная, как космос, и я повторил Шанидару послание Эльдрии: «Секрет человеческого бессмертия лежит в вашем прошлом и вашем будущем. Если вы будете искать, то разгадаете тайну жизни и спасетесь». Я рассказал ему о своем путешествии в Твердь. Я сказал, хотя сам уже в это не верил, что тайну тайн можно найти в старейшей ДНК человека. Я рассказывал ему все это, а костер угасал, и звезды струили свой слабый свет нам в глаза.

– Так ты пилот? Я человек невежественный, хотя отец и учил меня, как мог, а ты пилот и можешь счесть глупостью все, что я наговорил тебе за год. Но нет, это не глупость. – Его кашель сменился одышкой, и он выдавливал из себя каждое слово между двумя глотками воздуха. – Деваки тоже кое-что знают, и ты должен понять: все, что я говорил тебе про убийство своих доффелей и про людей, которые стоят отдельно от других – а еще о добре и зле, помнишь? – все, что я говорил тебе, – правда.

– Я внимательно слушал все, что ты говорил, – сказал я и не солгал.

– Выслушай тогда еще одну мою просьбу. Не доверяй посланию богов. Когда я родился здесь, в этой пещере – я не знаю истории печальнее, – меня, как безногого марасику, выкинули на снег глубокой зимой, и я замерз. Отец отвез меня, мертвого, резчикам в Город, но они ничем не могли помочь мне. И мой бедный отец Гошеван, сын Ягаравала, сына Пешевала Кульпака с Летнего Мира, мой отец повез меня на Агатанге. Люди там – ты это знаешь, пилот? – люди там все равно что боги. Они вернули меня к жизни, чтобы я мог вернуться в родную пещеру – вроде бы добро мне сделали, так ведь? Они меня оживили и запросто могли бы сделать мне ноги, но не сделали. Почему, ты спросишь? Слушай, я скажу тебе правду. Боги хитры, и когда они переделывают человека, то всегда оставляют что-то недоделанным, чтобы он не забывался. Поэтому не надо верить посланию твоей Эльдрии: эти боги, я вижу, не сказали вам самую простую вещь, а именно: «Секрет жизни – в создании жизни». – Он попытался приподняться, прислушиваясь к звонкому щенячьему лаю и детскому смеху. – Слышишь, как Джонат и Аида играют с щенками? Секрет жизни в том, чтобы делать детей – отец говорил мне это, когда я сам был маленький, но я не верил.

Я задумался об отцах и детях, а Шанидар выдавил:

– Если у тебя будет сын, будь к нему добр, Мэллори.

Я почесал нос и сказал:

– Ты не знаешь законов нашего Ордена: нам, пилотам, нельзя жениться. – Я подумал о Катарине, толстеющей с каждым днем из-за ребенка от неизвестного отца. – У меня никогда не будет сына.

– Плохо это – отправляться на ту сторону, когда нет ни сынов, ни дочерей. Напрасно я не поверил отцу. – Он закашлялся, застонал и выговорил что-то неразборчивое.

– Тебе больно? – спросил я. Он слабо потер свою руку и сказал:

– Знаешь, когда деваки уходят туда, они не боятся, потому что сыновья и дочери молятся за их души. – Он поднял глаза к небу и произнес так тихо, что я с трудом расслышал его: – А я вот боюсь, пилот. Рука у меня болит и горло. – Он надрывно кашлянул и схватился за грудь. – Вот тут как лед, ох… – Он застонал, пробормотал что-то вроде «шона лос халла, халла лос шона» и начал задыхаться. Некоторое время спустя мне показалось, что он больше не дышит. Я поднес полу его парки к его губам, но шелковистый мех не шелохнулся. Следовало бы пощупать пульс у него на шее, но мне стало страшно, и я не решился.

Я встал и запахнулся в шубу. Было так холодно, что даже глаза стыли. Сморщенное лицо Шанидара у меня на глазах затвердевало, как мрамор. Сам не зная почему – наверное, просто потому, что он ушел, исчез, как луч света, поглощенный черной дырой, – я поднял глаза к небу и помолился за его душу: «Шанидар, ми алашария ля шантих деваки». Челюсть у него отвалилась, и лицо казалось одновременно знакомым и совершенно чужим. Я прикрыл его мехом, чтобы не видеть больше, и пошел искать Юрия. Я никогда еще не видел покойников. Торопливо пробираясь через пещеру, я спотыкался на неровном полу. Горючие камни светили тускло, и круглые хижины едва обозначались во мраке. Каменный Пещерный Старец улыбался в черную глубину. Без всякой причины я ударил его, промахнулся и ударил еще раз. Шанидар не выходил у меня из головы. Неужели все, кто видит смерть человека впервые, чувствуют то же, что и я? Меня ужасала мысль о собственной смерти и обуревало ликование оттого, что я жив. Скорбь и меланхолия пришли после – в тот миг я радовался, что умер он, а не я. Никогда еще, пожалуй, я не чувствовал так остро вкус жизни. Ударив по камню, я ушиб себе руку. Должно быть, секрет жизни в том, чтобы всегда ощущать ее вот так.