Обоз свернул с большой дороги в рощицу и вскоре остановился на тенистой полянке. Катька, Джоана и еще одна женщина из боярской дворни, являвшаяся штатным лекарем в столичном опорном пункте дружины Лесного Стана, принялись осматривать раненую. С нее сняли остатки рубахи, причем эту рубаху даже почти не пришлось разрезать, настолько она была порвана. Вскоре выяснилось, что у пострадавшей сломана левая ключица, несколько ребер, и, по-видимому, она получила сильное сотрясение мозга. Девушку осторожно обмыли водой из ручья, перевязали кровавые ссадины, зафиксировали сломанную ключицу, наложив лубки на плечо, грудь и лопатку, влили в рот немного целебного настоя. Затем пострадавшую перенесли в возок и уложили прямо на полу. Катька с Джоаной уселись в возок на свои места, и обоз вновь тронулся в «северные вотчины боярина Ропши».

— Как ее имя? — спросила Джоана, глядя на лежавшую перед ними девушку.

— Точно не помню, — после секундной паузы ответила Катька. — Кажется, Параскевья.

Джоана вновь вздохнула, покачала головой. Она вряд ли смогла бы воспроизвести незнакомое трудное русское имя.

— Как ты думаешь, Кэт, скоро ли наши дружинники, оставшиеся в Кремле, отобьют врага и нагонят нас по дороге в Лесной Стан?

— Не знаю, Джоана. На войне предсказаниями да гаданиями заниматься бессмысленно. Наше дело — ждать да надеяться!

Джоана согласно кивнула и поправила подушку под головой раненой девушки.

Знали бы Катька и Джоана, кого они спасают, за кем ухаживают! Но людям не дано знать их будущее, хотя они и творят его своими собственными руками, преисполненные самих благих намерений и радужных надежд.

Хан Девлет-Гирей, как и подобает великому полководцу во время битвы, находился на небольшом холме в центре своего войска, верхом на белом коне. Хан любовался невиданным пожаром, охватившим русскую столицу, и ожидал доклада о взятии Кремля, в котором хранились несметные сокровища — казна обширного и богатого государства Российского. Туда, к Кремлю, вдоль берега Москвы-реки, по свободному от огня проходу, специально оставленному турецкими пушкарями и лазутчиками-поджигателями, ушли пять туменов левого крыла. Еще три тумена должны были выйти к цитадели русских справа, но они никак не могли преодолеть сопротивление полка князя Воротынского — давнего заклятого врага хана. От калги, командовавшего правым крылом, к хану непрерывно скакали гонцы с просьбой о подмоге. Но хан не мог бросить в бой свой последний резерв — личную гвардию. До родных степей отсюда сотни верст, еще предстоит охранять на обратном пути богатую добычу. Нет, хана никак не прельщала мысль остаться без охраны своих верных нукеров, которых этот страшный Воротынский может уничтожить здесь, под Москвой, как он уже делал это не раз под Рязанью и Серпуховом.

Рядом с ханом с самого утра неотлучно находился посланец султана Османской империи, визирь Буслам-паша. Он расположился чуть в стороне от ханской свиты. Визирь, лицемерно подчеркивая свою второстепенную роль, восседал не на боевом коне, а на небольшом персидском ковре, расстеленном на траве. Опираясь рукой на мягкие подушки, визирь пристально вглядывался в панораму горящей Москвы, так же, как и хан, с возрастающим нетерпением ожидая доклада от прорвавшихся к Кремлю войск.

Наконец из дыма, стелившегося вдоль излучины Москвы-реки, показались всадники. Но это были отнюдь не гонцы с долгожданной вестью, а тумены левого крыла в полном составе во главе с мурзой. Было очевидно, что они возвращались ни с чем. Девлет-Гирей, застыв, как изваяние, грозно нахмурившись, поджидал свои войска. Буслам-паша поднялся с мягкого ковра, велел подать ему лошадь, при помощи слуг уселся в седло и подъехал к хану. Ханская свита безмолвно расступилась перед османским визирем. Девлет-Гирей бросил косой недобрый взгляд на своего всевластного советника и демонстративно отвернулся. Но визирь как ни в чем не бывало поставил свою лошадь вровень с ханским скакуном и принялся, как и все, храня молчание, ожидать приближавшиеся войска.

Тумены остановились у подножия холма. На вершину, к хану, от войск поскакали лишь три человека: сам мурза, Ахмед и еще один, в порванной красной рубахе. Визирь с удивлением узнал в этом человеке своего лучшего агента — боярского сына Кудеяра Тишенкова.

Мурза проворно соскочил с седла, бухнулся в ноги ханскому коню.

— О великий хан! Эти люди, — мурза указал на Ахмеда и Кудеяра, — имеют важнейшие сведения для твоей милости!

— Я, право же, недостоин отдать сии сведения непосредственно в руки великого хана, — с обычной наглой усмешкой произнес Кудеяр. — Да позволит мне великий хан вручить бумаги, добытые мной с риском для жизни, достопочтенному Буслам-паше.

Не дожидаясь испрошенного позволения, Кудеяр достал из-за пазухи свиток и протянул его визирю. Буслам-паша развернул бумагу, быстро, но внимательно прочел содержимое.

— Где ты это взял? — сурово спросил он Кудеяра.

— Я тайно проник в святая святых Разрядного приказа. Прочитав сей список, я понял, что великий хан подвергается смертельной опасности и немедленная доставка добытых сведений важнее, чем даже захват Кремля. Возможно, Кремль, по замыслу царя Ивана, как раз и должен был послужить приманкой в той ловушке, в которую русский царь пытался заманить наше непобедимое войско!

Визирь несколько минут напряженно размышлял, затем кивнул Кудеяру, велел ему с Ахмедом идти в свой шатер и повернулся к хану:

— О великий хан! Мои люди добыли важнейшие сведения. Оказывается, царь Иван идет сюда с двухсоттысячным войском, которое он успел вывести из Ливонии. Завтра мы очутимся в ловушке. Твой поход увенчался победой, ты дотла спалил вражескую столицу. Чтобы не дать возможность русским нанести тебе хоть сколько-нибудь ощутимый урон, я почтительнейше советую тебе дать приказ доблестным войскам немедля выступать в обратный путь с полоном и богатой добычей, захваченной великим ханом во время победоносного шествия по покоренным русским землям.

— А достоверны ли твои сведения, визирь? — недоверчиво спросил хан.

— Великий хан может сам прочесть тайное донесение гонца царя Ивана, захваченное моими людьми в Кремле, в стенах Разрядного приказа! — Визирь протянул хану свиток.

— Нет-нет, — поспешно отказался тот. — Мне вполне достаточно слова вельможного посланца лучезарного султана.

Через несколько минут с холма во все стороны поскакали гонцы, неся в войска ханский приказ о начале отхода на юг, в родные степи. И вечером того же дня орда, привычная к быстрым сборам и стремительным переходам, двинулась восвояси, избрав на сей раз обычный кратчайший путь по Муравскому шляху.

Отойдя от Москвы почти на двадцать верст, крымское войско уже за полночь встало на ночлег, окружив себя со всех сторон усиленными заслонами. Девлет-Гирей на сей раз спал очень плохо в своем роскошном шатре. Хану снился то князь Воротынский, налетающий на него с высоко поднятым мечом, то царь Иван с двухсоттысячным войском, внезапно напавший на ордынский стан, то султан Сулейман, с мерзкой улыбкой протягивающий хану нож, чтобы он немедленно зарезался прямо здесь, в тронном зале, пред светлыми очами повелителя Османской империи. Хан вскакивал с мягкого ложа в холодном поту и вслух смеялся над приснившимися глупостями. Ведь Воротынский остался там, на окраине горящей Москвы. Его полк понес огромные потери в дневном сражении с втрое превосходящими силами ордынской конницы и не представляет в настоящее время реальной угрозы для ханского войска. Царь Иван, благодаря перехваченной лазутчиком Буслам-паши грамоте, не сумел захлопнуть свою ловушку, и хан уже находится далеко от Москвы. И у султана вряд ли могут быть какие-либо претензии к Девлет-Гирею. Ведь хан сжег вражескую столицу, захватил немалую добычу в многочисленных городках и селах, разграбленных на пути в Москву, в том числе и в Коломенском — родовом селе царя Ивана. Успокоив себя таким образом, Девлет-Гирей вновь ложился, погружаясь в короткий тревожный сон, чтобы через полчаса опять вскочить от приснившихся кошмаров.