Что?

— Что? — уставился полковник на довольно опустившего глаза заместителя. — Наш скинхед — сын Корнилова?

— Ну не совсем сын, — хмыкнул Елисеев. — Точнее, даже совсем не сын…

— Жалко, — выдохнул Стыров. — Представляешь, какой бы шухер случился, если б… Брошенный в младенчестве сын прокурора города становится хладнокровным скинхедом-убийцей! Санта-Барбары и Марианны с рабыней Изаурой нервно курят в сторонке, подавившись черной завистью. Слушай, а Корнилов в курсе, что Баязитов — тот самый пацан?

— Вы снова не дочитали, — хитро прищурился Елисеев. — Там дальше отчет Трефилова, гляньте.

— Что еще? — Полковник насторожился. — Трефилов-то тут откуда? Это же твой отдел.

— Так сошлось, — туманно сообщил подполковник и снова заговорщически улыбнулся.

— Дочь Корнилова, Алла, выкрав у отца персональный бланк и поставив факсимиле подписи, подделала пропуск и попала к обвиняемому Баязитову? Что за чушь?.. Где дочь Корнилова и где эти скины?.. А? — Стыров отложил бумаги и остро вперился в заместителя: — Шутки шутить изволите?

— Какие шутки, товарищ полковник… Результат оперативно-розыскной деятельности капитана Трефилова.

— Алла Корнилова состоит в длительных сексуальных отношениях с Иваном Баязитовым? Знакома с лидерами скин-сообщества и неоднократно присутствовала на собраниях организации? Ты соображаешь, что это значит?

— Соображать — твоя вахта, начальник, — шутливо цыкнул зубом Елисеев. — Наше дело маленькое — землю носом рыть.

— Землеройки хреновы! — расплылся в улыбке Стыров. — Передай «кротам» и прочим экскаваторам: премия обеспечена. — Нажал кнопку селектора: — Чайку нам, и покрепче!

* * *

Снег растворился за один день. Еще утром был, прикрывая газонную грязь и тротуарный мусор, а к вечеру истаял, как сахар в чае, оставив лишь кое-где напоминание в виде серых крошечных льдинок. А может, это вовсе и не льдинки, а крупная соль, которой посыпают город, чтоб не скользили ноги… вон ее сколько у решетки над Мойкой!

Мойка? Господи, как ее сюда занесло?

Валентина озирается вокруг. Сияющий огнями Невский, новогодние гирлянды на столбах, в витринах, над проезжей частью. Как в насмешку. Красиво? Она не может ответить на этот вопрос. По ней, так лучше бы сейчас было темно и тихо. Какие гирлянды, какой праздник, если Ванечка… И люди… Чему можно так бездумно радоваться? Хохотать, кричать…

— Замолчите, — сквозь слезы шепчет Валентина. — Неужели вы не понимаете?

И все-таки как она тут оказалась? Зачем?

Вылетев из ненавистного дома, она пошла к метро. Чтобы — домой. Там ждал Бимка, единственный, кто остался от недавней, той, жизни. Ни Ванечки, ни Катюшки — никого. С Бимкой пора погулять, скулит наверное, под дверью. То есть она спешила домой. А вместо метро оказалась тут. Зачем?

Вернуться к дому Зингера и сесть на «Грибканале»? Ближе ничего нет.

Валентина поворачивает назад к метро и вдруг обнаруживает, что уже миновала Невский и перед ней — Дворцовая. Нарядная, как школьный зал для детских утренников, и такая же шумная, будто на дворе день-деньской, а не поздний вечер.

Как тогда, сто лет назад.

На оценку «отлично» в экзаменационной ведомости Валюта любовалась минут сорок, не веря, что отныне она — студентка одного из самых уважаемых ленинградских вузов. И потом, когда шла неведомо куда по широкому Московскому проспекту, и когда свернула на Фонтанку и пошла вдоль реки, лаская радостными пальцами раскисшие от солнца чугунные кружева, и даже часа через два, оказавшись незнамо как на Невском, в паре шагов от Главпочтамта, все еще никак не могла поверить в свое невероятное счастье.

В булочной напротив касс аэрофлота купила связку крошечных «Любительских» сушек, нацепила ее наподобие ожерелья на шею и двинулась дальше на Дворцовую, по пути кроша в кулаке лакомство и с удовольствием хрустя им на весь Ленинград.

Навстречу двигались толпы туристов. Иностранцы в диковинных ярких одеждах, все сплошь в дефицитных модных джинсах, дружелюбно улыбались ей и щелкали фотоаппаратами, восторженно причмокивая.

— Рашен Бьюти! Бель! — слышала она незнакомые слова и, не понимая, что они означают, потому что в их школе учили немецкому, с замиранием сердца догадывалась, что это — комплименты.

Она и впрямь была в тот день дивно хороша: синеглазая, с пылающими щеками, толстой русой косой, доходящей чуть ли не подола короткой модной юбки колокольчиком. Высокая грудь под белой батистовой блузкой, длинные сильные ноги и солнечная счастливая улыбка, которую Валюта, как ни пыталась, не могла убрать с цветущего лица.

Сделав крюк по набережной вокруг Медного Всадника, она вернулась на Главпочтамт и заказала переговоры с Карежмой. Телеграмму решила не отбивать: что объяснишь в нескольких строчках? Да и денег было жалко — родители, отправляя ее в Архангельск, конечно, не рассчитывали на железнодорожный билет в Ленинград.

Ох и шуму было в Карежме, когда там узнали, что Валя Ватрушева с первого раза поступила в Ленинградский институт! Про это рассказал папа, когда приехал в конце августа поглядеть, как устроилась дочка в общежитии да снабдить ее зимними вещами.

Папу поселили за шкафчиком в шестиместной комнате старой общаги, где Валюте выделили место, и все три дня, что он провел в Ленинграде, они ходили по магазинам, чтоб приодеть студентку для жизни и учебы в таком серьезном вузе. В Гостином Дворе, отстояв очередь, купили польский джинсовый костюм — брюки и курточку, во Фрунзенском универмаге чудом достали чехословацкие сапожки, на размер больше, чем надо, зато их можно было носить зимой, натянув теплые носки. Таким образом, выходила экономия: сапоги получились всесезонными. После приобретения нарядного джемпера и тетрадок-ручек отец виновато сказал, что денег больше нет, разве что оставить дочке совсем чуть-чуть на пропитание. Валюша лишь радостно кивнула: такого богатства в одежде, да еще сразу, у нее не было никогда! А питание… Сварила картошки, вон она какая дешевая, капусты квашеной в магазине купила, маслицем постным заправила — вот и еда. Потом-то, когда они с Ванечкой бедствовали, для нее и картошка роскошью стала. Одни серые макароны…

Сколько уже? Одиннадцатый? Поздно… А и торопиться некуда. Только к Бимке. Но он подождет. Он умный и терпеливый, Ванечка его так воспитал. Не может она сейчас идти домой! Не может, и все! Тяжко, так тяжко, хоть голоси, как на похоронах…

Дворцовый мост впереди искрится синими и белыми сполохами. Слева в скверике у Адмиралтейства что-то сверкает, как громадная оплывающая свечка. А, наверное, фонтан. Она про него видела по телевизору. Еще мечтала, как они пойдут туда все вместе — с Ванечкой и с Катюшкой. Бимку, конечно, не возьмут, его в метро не пустят. Да и незачем. Когда вокруг стреляют петарды и полно народу, собака вполне может испугаться. Нет, Ванечка не разрешит Катюшке взять Бимку. Ну и ладно, им и втроем будет хорошо. Погуляют, полюбуются на фонтан, интересно, днем тут так же ярко? Скорее всего. День-то сейчас — часа три от силы, а все остальное — сумерки. Значит, всю красоту увидят.