Он описал многие анатомические структуры, ввел во врачебную практику специальное зеркало для диагностики ушных заболеваний.

Дал названия твердому и мягкому небу, плаценте, влагалищу, описал яйцеводы человека (т. н. фаллопиевы трубы). Как анатом Фаллопий стоит в одном ряду с А. Везалием и Б. Евстахием.

Считается, что в середине 16 века Фаллопий заново открыл для нового времени презервативы.

Бартоломео Евстахий (Bartholomeo Eustachius, 1520–1574), третий великий анатом XVI века. Родился в маленьком итальянском городке в семье врача, образование получил в Риме. Евстахий изучал и описал многие органы тела. Его имя известно главным образом по названному в его честь спустя 150 лет трубчатому ходу, ведущему из носоглотки к барабанной полости и соединяющему среднее ухо с воздухом, находящимся снаружи. Евстахиева труба необходима для уравнивания давления воздуха между средним ухом и наружной атмосферой.

Таким образом, стихи воспевают «славу» Фаллопию и Евстахию за открытие двух важнейших «труб»: одна дает жизнь человеку, другая – впускает в его душу голоса и звуки.

14. Начинается праздник повествования!

Автором метафоры «праздник повествования», по-видимому, можно считать Томаса Манна, который неоднократно использовал ее, с различными вариациями, в тетралогии «Иосиф и его братья».

О ритуально-праздничных функциях «ситуации рассказывания» – см., например, работу Ролана Барта 1966 года «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» («Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX веков», М., Издательство МГУ,1987), а также работу Мирчи Элиаде 1956 года «Священное и мирское», Глава II (Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении; Образы и символы; Священное и мирское/ Перевод с французского. – М.: Ладомир, 2000).

Не исключено, что словосочетание «праздник повествования» выполняет не только «отмыкающую функцию», но и дополнительно сообщает о том, что по своему характеру грядущее повествование – это все-таки апокриф.

Повествование состоит из 3-х частей, по 9 глав в каждой, что дает в сумме 27 главок. Число глав соответствует количеству квартир в единственном подъезде дома номер девять по улице Завражной: по 3 квартиры на каждом из 9 этажей – итого 27 субъектов повествования.

Финальная часть, довесок, или надстройка под названием «Авторское право» разрушает трехчастную структуру и симметрию троек и девяток, притворяется эпилогом и, таким образом, доводит общее число глав до 28. Это, в свою очередь, соответствует числу дней в полном лунном месяце (4 фазы по 7 дней). Как было передано, именно лунные циклы, а также сроки солнцестояний и равноденствий, обуславливали периодичность «подступающей речи», наступления «праздника повествования» – то есть «вечеров рассказывания», когда текст произносился тем, кого звали Заика.

Не составит большого труда самостоятельно установить и прочие бесчисленные значения троек, четверок, семерок и девяток, появляющихся в произведении.

А произведения этих чисел, или попросту – результаты их перемножения – могут оказаться столь же множественными и разнообразными, сколь и вполне магическими: 12, 27, 28, 36 и т. д.

Поиски соответствий могут производиться в любой символической системе: ведической, древнеславянской, скандинавской, древнегерманской, иудаистской, христианской, исламской, конфуцианской, даосской, или какой-либо иной.

Как правило, это занимает девять вечеров и еще один вечер.

Hypocrite lecteur! – mon semblable – mon frere!

Charles Baudelaire*

*Лицемерный читатель – мой брат – мой двойник! (франц.) Шарль Бодлер. «К читателю». Перевод И. Анненского.

…И сны твои, мой Телемах, безгрешны.

Иосиф Бродский

Здесь теперь никто не верит оракулам. Эти слова я сказал себе дважды сегодня. Как только полог над моим порогом шевельнулся, а потом дрогнули, все разом, капли огня в плоских лампах – дрогнули и метнулись, и отразились в глазах Телемаха, – я снова произнес эти слова. Да, так я и сказал, увидев его на пороге, я сказал это сам себе, на родном своем языке, именно эти слова повторил я и испугался.

Лишь сейчас, когда Телемах захмелел от вина и мяса и заговорил медленней, я заметил: каждый из нас, не переставая, думает о чем-то другом, и это длится долго – ровно столько, сколько он рассказывает о своем плавании в Спарту.

Я вспомнил, что в Кноссе различали ночи двух видов: одни незаметно вытекают из середины дня, как холодный ручей, другие пожирают его жадным пламенем. Сегодня, понял я, ночь пожирает день…

Утром меня опять позвали к царице. Пенелопа уже сидела за тканью и не сразу подняла голову из тени – я успел ощутить, как в мою спину возвращается старая ломота.

«Ветер не меняется, Ментор, – сказала царица. – Не знаю, что и думать. Я давно не обращаюсь к оракулам и не спрашиваю об Одиссее. Мне опротивел вкус медовых лепешек. Я устала. Мои мысли заняты только Телемахом. Уже три дня меня уверяют, что корабль его близко. Море спокойно – отчего же он не едет? Не совершила ли я еще одну ошибку, отпустив его в Спарту на поиски отца? Неужели эти молодые люди, что толкутся во дворце, в самом деле умышляли против моего сына? Теперь, когда всем известно, что война кончилась, какая судьба ждет Итаку, дворец и род Одиссея?… Вчера, признаюсь тебе, я была у жриц Деметры. Я попросила их сделать то, чему ты научил нас когда-то, – опустить зеркало в колодец и получить оракул. Знаешь, какой ответ принесли мне они на рассвете? «Дворец обретает отца, сын царя скоро станет отцом…». Что это может значить, Ментор? Ведь это больше похоже на утешение, чем на угрозу, как ты думаешь? Мне не с кем даже поговорить. Самые преданные служанки – и те, кажется, смеются надо мной. Почему ты молчишь? Или наша поговорка права, и все критяне лгуны?».

Я ответил ей – так, как привык отвечать царице. Она улыбнулась. С недавних пор меня стала тревожить эта улыбка, и, выходя, я подумал, что никто на Итаке теперь не верит оракулам…

И пусть сейчас я тоже опьянел после двух глотков, – не стану говорить об этом Телемаху. Лучше буду делать вид, что слушаю.

Похоже, он не привез ничего нового.

То, что ему удалось узнать, – все эти пророчества и сплетни о возвращениях, – давно превратилось в сказки, которыми развлекают друг друга пастухи у костров. Никто уже не сомневается, что Агамемнон, вернувшийся в Микены с Кассандрой, убит любовником своей жены Клитемнестры, а в Спарте ее сестра Елена управляет всем во дворце стареющего Менелая.

«Неужели это она?» – сказал Телемах… Нет, не так. «Не могу поверить, – сказал он о царице Елене, – не могу поверить, что до Александра ее похищал Тесей, а среди своры ее женихов не последним был отец».