— За кого? За меня? — вскинув гордый взгляд, пытаюсь иронизировать, но голос подрагивает и выдаёт истинный оттенок вопроса.

Однако Альваро уже идёт к вилле и, хоть отвечает, но не оборачивается:

— Советую вам расправиться со своим шоппингом как можно быстрее, миссис Ричардс, не то опоздаете к ужину.

Моя злость, как надутый шарик, лопается, выпуская со свистом воздух, и я топаю ногой, выкрикивая вдогонку:

— Но знайте, что мы не закончили, сеньор Рамирес!

Тут же молнией прячусь в уже нагретом зноем салоне, потому что вдруг понимаю, что двусмысленности моей фразы, с учётом необъяснимого притяжения друг к другу в последнее время, в этот раз мог бы позавидовать и сам Альваро.

***

Желание продолжить разбор полётов о копании в чересчур интимных подробностях моей жизни и психического состояния, о которых, предпочла бы, чтобы Альваро не знал, начинает медленно испаряться, когда возвращаюсь с парой пакетов к вилле, пройдя сад и несмело зайдя за порог.

Ко мне тут же кидается прислуга, материализовавшаяся словно из воздуха, и забирает покупки, щебеча на том же нечётком английском, что всё будет ожидать в покоях. Альваро, кстати, не видно — наверняка работает где-то у себя в кабинете. От такого повышенного внимания я чувствую себя немного неуютно, но в то же время приятно, потому что сейчас больше всего на свете уставшему организму и его истощённым ресурсам требуется отдых, а не мысли о том, куда же пока деть пакеты, даже если это и мелочь.

Поблагодарив несколько раз двух девушек, поспешивших по широкой спиральной лестнице наверх, я делаю ещё несколько робких шагов вглубь холла, беззастенчиво оглядываясь по сторонам, — и всё то же желание прояснить с Альваро личные границы исчезает уже окончательно, настолько сильно меня захватывает увиденный интерьер.

Невообразимый контраст: снаружи нас встретила современность и прямота линий фасада, а внутри — безупречная классика и шик, только вот… Что-то сжимается в грудной клетке, когда я осознаю, насколько при всех коричнево-бежевых оттенках и антикварной мебели здесь по-домашнему уютно. Тепло и обволакивающе мягко. В такой дом хочется возвращаться — не знаю, чувствует ли это Альваро и стремится ли сюда после долгого пребывания в Нью-Йорке, но это не просто помпезная вилла, имеющая восхитительный шлейф былого в обстановке. Это действительно нечто большее. Обитель, похожая на своего хозяина. Гавань, в которой спокойно. Уголок тишины и безопасности.

Я невольно улыбаюсь, сама не понимая почему, когда прохожу в просторную столовую и вижу напротив длинного деревянного стола старинные напольные часы, отбивающие мерный ритм в пустом пространстве. Высокие книжные шкафы, за стеклянными дверцами в которых рядами стоят коллекционные издания французской, испанской и британской классики, публицистика и научная литература. Интересно, Альваро прочитал их все или же просто собирает для красоты частной библиотеки?

Медленно прохожу к столу, касаясь кончиками пальцев отполированной поверхности, разглядываю цветастую, но вписывающуюся в общее веянье, обивку на стульях-креслах. Наклонившись, заглядываю через раздвижные, такие же коричневые двери, в примыкающую небольшую комнату с диванами, креслами, столиком и множеством разных растений в аккуратных горшках. И тихо охаю, увидев явно старинный граммофон, не из этой эпохи. С ума сойти. Хотя с любовью Альваро к джазу — этого стоило ожидать.

Наверное, я бы так и стояла здесь часами, напитываясь тишиной и завороженно наблюдая за танцем пылинок в закатных солнечных лучах, хоть и юрко ускользающих от качающихся тонких тюлей ручной работы, при этом всё же проникающих внутрь. Но моё уединение нарушает пухлая женщина лет сорока, со жгучими иссиня-чёрными волосами, в начищенном переднике поверх формы, которая, подоспев из кухни, оказавшейся дальше той примыкающей комнаты, приветливо лопочет, что мне стоит поторопиться и переодеться к ужину, предстоящему через час.

И даже уходя наверх, я теперь непрекращающимся потоком ощущаю умиротворение, словно целую вечность пыталась обрести себя и смогла сделать это только здесь и сейчас.

***

Как выяснилось чуть позже, именно талантливыми руками этой «прогнавшей» меня испанки были сотворены блюда, от которых теперь ломится стол, — их вереница, кажется, не собирается заканчиваться. И, несмотря на помощницу, которая прислуживает нам с Альваро за столом, Клаудия — так зовут повариху — сама несёт каждый свой шедевр, при этом по-свойски перебрасываясь с хозяином эмоциональным фразочками на испанском и со слишком явным одобрением поглядывая на меня.

Я ни черта не понимаю, но прячу улыбку на очередное её милое лопотание, представляя себе, как она, например, пересказывает ему последние новости и слухи, накопившиеся за всё время отсутствия. Кажется, только с ней он не может проявлять должную власть и указать на субординацию, потому что я замечаю смешинки во тьме карих глаз, а последовавший заразительный смех на какую-то шутку Клаудии, пока та любовно и без тормозов наливает мне крем-суп, окончательно доказывает это.

Едва она скрывается на кухне, а помощница, отступив и опустив взгляд, встаёт у стены в ожидании необходимости подойти к нам снова, как Альваро говорит мне:

— Клаудия была поваром ещё в доме отца. Если поставит себе цель накормить кого-либо на убой, достигнет её в одночасье.

— Постой, — неверяще округляю я глаза, в доказательство его слов чувствуя, как желудок, хоть и благодарно урчит, действительно набит до отвала. — Она выглядит максимум на сорок.

— Ей шестьдесят пять, — усмехается Альваро, приложив к губам бокал с вином. — Хорошо сохранилась.

— Да уж, — улыбаюсь уже в открытую, тоже отпив своё. Вкус на языке раскрывается с настолько правильным и медленным темпом, показывая рецепторам оттенки винограда во всей красе, что я невольно закрываю веки. — У тебя замечательный дом. А вино просто покоряет…

— Благодарю, Джейн, — не сводя с меня глаз, тихо проговаривает он. Но всё же, оставив бокал, грациозно встаёт с места и следует к раскрытым раздвижным дверям. — Оно, кстати, с виноградников моей приятельницы.

Ненавязчивым движением отпускает ожидающую помощницу, добавив: «Gracias»[2], — даже с прислугой он крайне обходителен. Я сажусь вполоборота, поправив подол белого летнего сарафана, и укладываю подбородок на руку поверх изголовья кресла. Пытаюсь дышать ровно, и дело совсем не в выпитом алкоголе, а в том, как внутри сладко натягивается что-то, пока я наблюдаю за Альваро в бежевой льняной рубашке и такого же оттенка лёгких штанах, настраивающего граммофон и укладывающего пластинку под иглу. Видеть его вне брони дорогих тканей различных шикарных костюмов — непривычно и даже... интимно.

— Вот как… Какая добрая приятельница, — намеренно делаю нажим на слове, лукаво щуря глаза.

Небольшой треск в звуке сменяется на степенную лирику, пускающую мурашки по коже открытых плеч. Альваро, еле слышно смеясь себе под нос, подходит ко мне и подаёт ладонь.