Вслед за этим оба президента, старый и новый, вышли для заключительной церемонии на открытом воздухе. Положив правую руку на старую семейную библию, вступающий на президентский пост повторил за председателем Верховного суда Чарлзом Хьюзом: «Я, Франклин Делано Рузвельт, торжественно клянусь, что буду добросовестно исполнять обязанности президента Соединенных Штатов и буду в полную меру моих сил поддерживать, ограждать и защищать Конституцию Соединенных Штатов, и да поможет мне Бог».

Принеся клятву верности народу Соединенных Штатов, новый президент, опираясь на руку сына Джеймса, подошел к трибуне и произнес небольшую речь, которая должна была внушить тысячам людей, присутствовавшим на церемонии, и миллионам радиослушателей надежду на лучшее. Вначале в речи чувствовалась напряженность, но постепенно появлялась свойственная Рузвельту свобода поведения. «Наша страна требует действий, действий немедленных… Наша великая нация выстоит в этом испытании так же, как она выносила прежние, оживет и добьется процветания… Единственное, чего мы должны бояться, — это самого страха, не имеющего имени, бессмысленного и безотчетного, который парализует силы, необходимые для перехода в наступление». Рузвельт заявил, что немедленно попросит конгресс предоставить ему необходимые полномочия для борьбы с невзгодами, обрушившимися на Америку, причем полномочия такого уровня, как если бы на страну напал внешний враг. Мысли, высказанные Рузвельтом, были не столь уж оригинальными, но последствия его речи оказались глубокими и разносторонними.

Если на большинство американского народа выступление президента произвело самое благоприятное впечатление, то среди иностранных наблюдателей нашлось немало людей, которым показалось, что он намерен установить личную диктатуру. Именно такое мнение сложилось у англичанина Гарольда Николсона, дипломата и журналиста, присутствовавшего на церемонии. Подобные заявления нередко делались во время лихорадочных первых ста дней президентства, но, как показало дальнейшее развитие событий, не имели под собой оснований.

Может быть, такого рода мысли у Рузвельта иногда возникали, особенно когда он сталкивался с резким противодействием тем мерам, в целесообразности которых был уверен. Но и американская традиция, и баланс властей, и собственный жизненный опыт удерживали президента от этих губительных шагов. Он оставил страну своим преемникам такой же демократической, какой получил от предшественника.

Возлагая все надежды на нового президента, газета «Нью-Йорк таймс» писала в день инаугурации: «О нем будут думать как о чудотворце».

В тот же день в газетах появилось сообщение из Европы: «Завтра ожидается победа Гитлера». Речь шла о выборах в рейхстаг — германский парламент. Правда, Национал-социалистическая рабочая партия Гитлера, 30 января ставшего главой правительства и приступившего к созданию тоталитарной системы, на выборах всё же не набрала абсолютного большинства голосов, и казалось, что исход борьбы еще не решен. Но американцев в это время волновали дела не за океаном, а в своей стране.

После инаугурации состоялся торжественный воинский парад на Пенсильвания-авеню, главной улице столицы. Советники уговаривали Франклина отменить парад в связи с чрезвычайными условиями, но он отказался, говоря, что день его въезда в Белый дом должен стать началом новой эпохи в истории страны, и эту дату американцам следует хорошо запомнить. Конечно, это была бравада, но за ней скрывалась решимость добиваться своих целей во что бы то ни стало. Парад проходил под музыку только что написанного «Марша Франклина Делано Рузвельта», автором которого был министр финансов Вудин, «по совместительству» неплохой композитор.

В первый день своего президентства Рузвельт в очередной раз решил, как полагалось крупному государственному деятелю, писать дневник для истории и в качестве основы для собственных будущих мемуаров. Но терпения у него хватило только на два дня. Занятый неотложными делами, он забросил дневник. Он еще раз попытался делать дневниковые записи в условиях Второй мировой войны, но также очень скоро прекратил. Преждевременная кончина не дала Рузвельту возможности написать мемуары. Зато документальный багаж президента стал пополняться с первого дня и составил огромную коллекцию, по которой можно проследить его деятельность изо дня вдень.

* * *

Тотчас после торжества Рузвельт провел первое заседание новой администрации. Обсуждался только один чрезвычайный вопрос: что делать с финансовой системой, которая находилась в состоянии коллапса. Как раз в это время разорилось несколько крупных банков и толпы вкладчиков ринулись в еще работавшие банковские конторы, чтобы поскорее забрать свои деньги, пока это еще можно было сделать. Левые деятели, в частности сенатор-прогрессист Роберт Лафоллет, настаивали, чтобы Рузвельт провел национализацию финансовой системы. Однако он при поддержке членов Кабинета решительно отказался сделать это, полагая, что такая мера лишь усилит недоверие к банкам и приведет к экономической катастрофе.

На следующее утро произошла неприятность, которую сам Рузвельт потом не раз вспоминал. Слуга привез его в Овальный кабинет — официальный кабинет президентов, — усадил за стол и оставил одного. Стол был пуст — покидая Белый дом, Гувер и его подчиненные полностью вычистили помещение, забрав даже письменные принадлежности. Рузвельт не знал, где находится кнопка вызова персонала. Он пытался позвать кого-нибудь — никто не откликнулся. Тогда президенту пришлось закричать, и в офис ввалились слуги, охранники, помощники. После этого все помещения президентской резиденции стали перестраиваться с учетом тяжкой болезни ее нового владельца.

Спустя четыре дня после вступления в должность Рузвельт провел первую пресс-конференцию. Она резко отличалась от встреч с журналистами, которые устраивали его предшественники. Прежде всего, он принял газетчиков не в большом помещении, а в Овальном кабинете. Пресса была впервые допущена в святая святых американской политики, где президент подписывал официальные бумаги, принимал высоких посетителей и т. д. Свыше сотни журналистов толпились, плотно прижавшись друг к другу, перед рабочим столом, за которым сидел глава государства.

Франклин начал встречу словами: «Очень приятно видеть вас всех здесь в надежде, что эти конференции станут расширенным изданием тех прекрасных семейных встреч, которые я проводил в Олбани последние четыре года».

Если другие президенты, в частности Гувер, требовали, чтобы им предварительно предоставляли вопросы, Рузвельт от этой практики отказался. Он говорил с ходу, правда, как правило, не давая прямого ответа, а ссылаясь на то, что через три дня всё подробно скажет перед законодателями. Журналистам, очарованным свободным поведением Рузвельта, его умением отвечать на вопросы и чувством юмора, пришлось в своих отчетах отражать главным образом эмоции, а не президентские намерения.

Убедившись, что первый блин отнюдь не вышел комом, Рузвельт ввел свободные пресс-конференции в обычай. Более того, некоторые из них проводились в Гайд-Парке, на лоне природы, и иногда сопровождались пикником. Журналисты, да и сам президент, вели себя еще более непринужденно, поглощая барбекю — мясо, жаренное на открытом огне. На встречи приглашались до двухсот представителей всех значительных периодических изданий США. Пресс-конференции способствовали самому широкому оповещению населения о деятельности и намерениях правительства. Впрочем, нередко, обращая внимание на менее важное, Рузвельт умело скрывал то, что считал преждевременным доносить до широкого круга читателей.