Прошло полминуты, и затем я услышал мальчишеский визг и увидел, как двое из них грохнулись на пол, их широкие плащи не стали серьезной помехой такому маневру. Прыжок не остановил моих преследователей надолго. Оба немедленно бросились в бой, сознавая смертельную опасность промедления.

Я метнул кинжал через дверной проем в первого из нападавших, целясь ему в грудь, но клинок утонул в его шее — редкая польза неопытности. Наемник повалился на пол, переживая в муках последние секунды жизни. Но я не стал терять времени на траур по его кончине и ринулся к следующему за его спиной. При виде смерти товарища и при плохом освещении он долго не продержался. Он в ужасе отскочил к разбитым окнам, где я и разделался с ним, нанеся шквал ударов.

Я встал у окна, подумывая о том, чтобы спрыгнуть вниз, пролететь два этажа до земли и раствориться в ночи, но не был уверен в том, что лодыжка вынесет еще одно падение. И, по правде сказать, я желал встречи с последним из четырех, мне хотелось увидеть его лицо в тот миг, когда он поймет, что я сделал с другими. После нескольких дней гонок во тьме я был рад возможности приложить к кому-нибудь руку.

Поэтому я устремился к лестничной площадке второго этажа, подоспев как раз к тому моменту, когда наемник вломился в наружную дверь. Он уже успел потерять где-то свой плащ, но черная маска по-прежнему наполовину скрывала его лицо. Он был крупнее своих товарищей, а вместо дуэльной рапиры вооружен длинной саблей с толстой бронзовой гардой.

Я запустил руку в башмак за вторым кинжалом. Клинок исчез — должно быть, выпал в какой-то момент во время схватки. Я поднял траншейный нож, держа его лезвием внутрь, прижимая тупой стороной к руке. Мы оба действовали по старинке. Оба осторожно ходили кругами, присматриваясь и оценивая друг друга, затем он сделал выпад, направляя саблю мне в грудь, и я едва отразил удар, затерявшись в лязге металла.

Последний из нападавших оказался проворным, и его оружие хорошо подходило против толстого лезвия моего клинка. Боль в лодыжке ничуть не способствовала улучшению положения, я чувствовал, что мне с трудом удается держать темп. Необходимо было что-нибудь предпринять, чтобы уравнять шансы.

Мы скрестили клинки, я надавил на него и плюнул густой мокротой ему в лицо. Моему врагу хватило благоразумия не стирать слюну, но я видел, что она раздражает его. Я отскочил на несколько шагов назад.

— Я убил твоих друзей! — крикнул я.

Он не ответил, сокращая дистанцию между нами и вселяя в меня беспокойство оттого, что пространства для маневра оставалось все меньше. Я сделал быстрый бросок к его голове, но он без труда отразил мою попытку, нанеся ответный удар, от которого я сам чуть не лишился собственной головы. Клянусь Перворожденным, он был быстрым, как молния. Долго мне не продержаться.

— Готов спорить, вы были друзьями. Они твои школьные кореша.

Мы снова сошлись, и снова мне пришлось отступить, порез на моей левой руке свидетельствовал о преимуществе моего противника в скорости. Я продолжал его провоцировать, стараясь изо всех сил притвориться, будто мне безразлична рана.

— Постарайся не забыть руку первого, когда будешь его хоронить, иначе он проведет вечность калекой.

Запах крови воспламенил в моем враге ненависть, и он с ревом бросился на меня. Я успел сунуть левую руку в карман и выхватить усиленный шипами кастет, с большим трудом парируя нанесенный двумя руками яростный удар сабли, которая проломила бы мне череп, если бы достала до него. Пользуясь моментом, пока противник потерял равновесие, я дважды вонзил шипы в его тело, проведя пару коротких ударов слева, после которых кулак каждый раз возвращался, забрызганный кровью. Как только одна рука моего противника схватилась за израненный бок, я крепко вмазал ему по челюсти, шипы кастета пробили маску и вонзились в мясо под ней. Мой враг завопил, крик со свистом вышел сквозь разбитые зубы и рваную плоть, и я закрепил успех ударом своего траншейного ножа, который выдернул из его груди кусок кости. Он вновь издал отчаянный крик и упал.

Одежда и оружие нападавших служили вполне надежной уликой, но если бы мне понадобилось более веское доказательство причастности герцога Беконфилда, то оно у меня имелось. Теперь, когда умирающий у моих ног человек был без маски, я узнал в нем секунданта Клинка, которого видел утром на дуэли.

Я присел возле него, капли его благородной крови стекали с лезвия моего ножа.

— Зачем Клинок убивает детей? — спросил я.

Мужчина закачал головой и выдавил из себя:

— Пошел ты…

— Ответь на мои вопросы, и я позабочусь о том, чтобы тебе перевязали раны. Иначе я буду вынужден обойтись с тобой гадко.

— Дерьмо собачье. — Он выдавил еще пару несложных слов, скомканных затрудненным дыханием. — Я не сдохну подонком.

Разумеется, он был прав. У меня не имелось ни малейшей возможности доставить его к врачу раньше, чем его тело испустит дух. И не было больше нужды обагрять свой клинок его кровью, разве что из сострадания к ближнему. Я не испытывал удовольствия, видя, какие муки испытывает человек.

— Я могу быстро избавить тебя от страданий.

Он с трудом кивнул.

— Сделай это, — ответил он.

Траншейный нож создан не для колющего удара, но сгодится и на такой случай. Я вонзил острие в грудь умирающему, и тот машинально схватился руками за лезвие, разрезая ладони об острый металл. Издав последний хрип, он умолк навсегда. Выдернув нож из груди трупа, я поднялся на ноги.

За три года я не убил ни одного человека. От меня пострадали многие, это так, но Заячья Губа и его сброд пока еще ходили по грешной земле, а если уже не ходили, так то случилось не по моей вине.

Повсюду одно грязное дело.

Я недооценил герцога. Он действовал быстро и решительно, и если его методам не хватало утонченности, грубый практицизм компенсировал ее почти сполна. Однако и он недооценил мои способности, надежным доказательством чему могли бы послужить мертвые тела его компаньонов. Я сомневался, что Беконфилд смог бы организовать новое нападение, и тем не менее возвращаться назад в «Пьяного графа», пожалуй, было бы опрометчиво. Надежнее было остановиться на одной из квартир, которые я содержал по всему городу, и вернуться домой только утром.

По мере того как пыл сражения ослабевал, мое тело все явственнее напоминало мне о своих ранах, лодыжка ныла в том месте, где я неудачно на нее приземлился, порез на плече начал неприятно свербеть. Я вытер нож тряпкой и двинулся в путь. Бреннок был промышленным центром, и вряд ли кто-нибудь слышал крики, но я не собирался задерживаться здесь, чтобы получить подтверждение своим предположениям. Выскользнув в ночь сквозь снесенную входную дверь, я обнаружил, что снег повалил снова, причем сильнее, чем прежде. И я растворился в нем, зная, что оставленные мною следы совсем скоро заметет пурга.

Следующим утром, проснувшись в однокомнатной квартире в самой тенистой части Изворота, я обнаружил, что рана на предплечье превратилась в отвратительное синевато-багровое месиво. Я оделся и натянул куртку, стараясь при этом не прикасаться к ране. Покидая свой ночной приют, я нечаянно ударился плечом о стену, и мне пришлось приложить усилие, чтобы сдержать крик боли.